Карина Шаинян - Долгий путь на Бимини
– Я все знаю про маму! Она вовсе не была странная! Просто она очень устала и убежала, а ей нельзя было это делать!
– Конечно, нельзя, – согласился Клаус. – Нельзя было оставлять нас с тобой одних…
– Да нет же, не от нас!
– Вот видишь, ты же умничка, сама все понимаешь, – бормотал Клаус, не слушая ее. – Я знал, что ты просто упрямишься. Зато сама принесла, а я волновался, что нам придется сначала домой идти, а тут видишь, как удобно…
– О чем ты, пап?
Клаус не ответил. Закряхтев, он наклонился и вытащил из-под стола маленькую клетку. Яркий свет заиграл на изумрудной чешуе, и Элли вскрикнула, как загнанный зверек.
– Сама принесла… – повторила она, как в трансе.
Клаус распахнул саквояж, превратив его в подобие стола с инструментами. Игуана зашипела и выгнулась, пытаясь ухватить Клауса за руку, но аптекарь ловко сжал пальцами ее шею.
– Помоги мне, Герберт, – торопливо приказал он, хватая второй рукой наполненный шприц.
Инженер бесшумно отделился от стены, и они в четыре руки завозились над разъяренной ящерицей. В конце концов Клаус ухитрился воткнуть иглу в складки кожи. Некоторое время ящерица пыталась вывернуться, но быстро обмякла, – только нервно подергивались лапы. Но и эти движения вскоре прекратились. Шагнув в сторону, Герберт снова застыл, как истукан. Клаус уложил игуану кверху брюхом в длинную фарфоровую лохань и взял скальпель.
Элли отвернулась, глотая слезы и стараясь не слушать напряженное сопение Клауса. Кто-то отчаянно завизжал в ее голове, заплакал, как перепуганный ребенок, и затих.
– Папа… – позвала Элли, не оборачиваясь.
– Ложись на стол, дочка. Ложись и ни о чем не думай. Не надо сомневаться и жалеть. Я тебя люблю, Элли, и Герберт тоже. А он?
– Я совсем запуталась, – сказала Элли неживым, надломленным голосом. – И я так устала, пап. Так устала…
– Тише, тише, Элли, бедная моя малышка, – баюкал ее Клаус. – Я знаю, как тебе лучше. Все будет хорошо, вот увидишь. Тебе никогда больше не придется так мучаться. Ты будешь счастлива, обещаю.
– Да, да, – пробормотала Элли, закрывая глаза. Звякнула склянка, запахло чем-то приторным, от чего Элли тут же начало подташнивать. – Это наркоз? – равнодушно спросила она.
– Да, деточка.
Элли открыла глаза, и свет фонарей ослепил ее. Лицо отца казалось черным и блестящим, как непроницаемая маска из гладкой резины.
– Мне ведь не будет больно?
– Ну что ты, конечно, нет, моя принцессочка, – ответил отец, приближаясь.
– Принцесса чего? Знаешь же, я не люблю, когда ты так, – машинально взбрыкнула Элли. Клаус виновато хихикнул, и к горлу снова подкатила тошнота. – Принцесса… чего? – повторила Элли.
«Бимини, – стучало в висках. – Би-ми-ни, Би-ми-ни». Элли смотрела на игуану со вспоротым брюхом, но не видела ее. Где-то за стеной журчала падающая вода, и в этом звуке, то звонком, то приглушенном, слышался ритм. «Ляг, Элли», – как сквозь вату, донесся голос отца и был заглушен рокотом маленьких барабанов. Голова кружилась все сильнее, и перед глазами трепетал блестящий зеленый пух. Элли поплыла сквозь туман, – но он не был холодным и пугающим, он был теплым, и сквозь него пробивалось солнце; из-за облака выглянул старик с суровым лицом и растрепанной гривой седых волос. «Край забвенья, – сказал он. – Ключ забвенья». «Она умерла, – сказал в голове Анхельо. – Реме умерла». Я не Реме, меня зовут Элли, Элли Бриджит Нуссер, подумала Элли, и я ухожу на настоящий Бимини, Анхельо, я не хочу без тебя, но ты сказал, что так надо, прощай. Теперь я знаю путь. Туман сгустился в блестящий кольчатый узор и обернулся игуаньими потрохами. Глянцевое от свежей крови сердце ящерицы дрогнуло и принялось сокращаться, вплетая в узор ритма тихий глухой стук.
Вкус крови во рту. Запах пороха и лилий. Тело, горячее и влажное, как после танца или любви.
– Бимини, – сказала Элли, распахнула глаза и резко села, выдирая из рук Клауса бинты.
Глава 35
– Вода скоро спадет, Барон, – тревожно сказал Ти-Жак. – Ты уверен, что нам не обойтись без девчонки?
Карререс покачал головой. Он ни в чем не был уверен. Он до сих пор не знал: иссяк ли источник оттого, что остался без хранительницы, или виной – его эксперименты? Что у него есть, кроме догадок? Зачем дожидаться Элли, рискуя застрять еще на годы, если даже не знаешь, вернется ли она? Ответов у Карререса не было.
– Она нужна мне… нам, – сказал он.
– Час уже прошел. И, док… она же отдала тебе медальон. Девчонка и не собиралась возвращаться.
– Подождем еще полчаса, – ответил Карререс.
Тоннель, в котором стоял «Безымянный»», снова погрузился в тишину, которую нарушал лишь звон капель, журчание убывающей воды да случайный всплеск неведомой твари под чернильной поверхностью канала. Под палубой неразличимо бубнили голоса: Гай выспрашивал у матросов какие-то технические подробности. Однако вскоре Карререс подобрался и напряженно прислушался. С берега донеслось странное позвякивание и шарканье; заметался слабый луч фонарика и застыл, слившись с лужицей света от носового фонаря.
– Эй, на борту, – раздался с границы света и тьмы старческий голос. – Мне нужно поговорить с Бароном.
– Ты опоздал, приятель, мы отчаливаем, – злобно огрызнулся Ти-Жак в темноту. – Заходи через…
– Принять на борт! – перебил Карререс. С фонарем в руке он подошел к трапу и осветил черное потное лицо.
– Зачем ты пришел? – спросил он Ван Вогта.
– Поговорить, – просипел старик, задыхаясь после подъема. – Про девчонку. С глазу на глаз.
Карререс молча кивнул и пошел вперед, освещая дорогу. Войдя в каюту, он резко развернулся к Ван Вогту.
– В чем дело? – неприязненно спросил доктор.
– Она не вернется, Барон, – сказал Ван Вогт, не глядя прикрыл дверь. Под деланной почтительностью старика чувствовалось плохо скрытое торжество. – Она поступила разумно и вернулась в объятья господина Нуссера. Зачем тащиться черт знает куда, да еще и с мужчиной, который к тебе равнодушен? Аптекарь оказался убедительнее тебя – все-таки отец… Или потому, что ты не хотел убеждать ее до конца? Может, тебе нужно было расшевелить не Элли, а ее сумасшедшего, но слишком нерешительного отца, а? – Ван Вогт радостно ухмыльнулся, но тут же увял, наткнувшись на ледяной взгляд Карререса. – Прямо сейчас добрый папочка втискивает сознание своей дочки в тушку ящерицы. Твоим же методом, цитируя на память дневники. Твои поиски погубили единственную женщину, которая могла тебя спасти. А ведь она любила тебя.
– Я знаю.
– Но не огорчен? Ты ведь не можешь любить, это расплата за Бимини… Зато прекрасно знаешь, что можешь забрать ее силу, несчастный кособокий лоа. Все равно ей уже ничего не нужно. Я провожу тебя к ним. Нуссер ничего не знает об оживляющих знаках, девчонка продержится недолго, и, умирая, выплеснет все. Тебе останется только взять ее любовь – и стать наконец законным хозяином гробам и постелям. Ты ведь для этого втянул несчастную девушку в историю, признайся. Хватит оплакивать Бимини. Тебе уже не сделаться человеком – но ты можешь стать богом.
