Лилит Мазикина - Луна, луна, скройся!
— Этот кошелёк приготовлен специально для вас. Просто берите.
Я благодарю и возвращаюсь к кузену.
— Может, всё-таки попробуем танго? — Кристо жадно смотрит натанцплощадку.
— Да я его в жизни не танцевала.
— Я тоже. Но мы его за две ночи уже двести раз посмотрели. Уж как-нибудь да повторим! Скучно так сидеть-то.
— Пригласи упыриху, она его точно танцует.
Я была уверена, что Кристо, по своему обыкновению, нахохлится, но он легко поднимается и подходит к госпоже Надь. Лёгкий поклон, движение губ — мне не слышен их разговор, но я вижу его результаты — вампирша и мой подопечный рука об руку выходят на танцпол и начинают вышагивать на напружиненных ногах. Надь вертит бёдрами, оплетает Кристо ногой, выгибается и извивается — никогда не видела более непристойного танца… и более красивого. Вампирша Батори и мой «волчонок» действительно хорошо смотрятся вместе, оба стройные, гибкие, упругие в движениях. На них засматриваются и другие зрители; когда музыка утихает, им аплодируют. Кристо и Надь синхронно кланяются и расходятся. Распорядитель объявляет очередной вальс. Кузен подходит ко мне с вытянутой рукой, готовой принять мою ладонь. Я подаюсь навстречу с внутренним сопротивлением: моё отвращение к его близости, отступившее было в Югославии, снова вернулось. Но мне неловко показать это, и вот — я уже кружусь в его полуобъятьи: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Его смуглое лицо сосредоточенно, брови почти сошлись над переносицей, губы крепко сжаты. Он ловит мой взгляд.
— У тебя что-то болит? — спрашивает Кристо, когда мы возвращаемся на скамейку.
— Да нет… почему?
— Ты такая напряжённая…
— Это ноги… после Вуковара. Иногда побаливают, — вру я. — Принеси мне мороженого. Только в рожке.
— Сейчас.
Я ем мороженое и вяло гляжу на танцующих.
— Может быть, ты хочешь в ресторан? — предлагает Кристо. — Мы можем найти местечко потише.
— Лучше в кино.
— Сейчас. Я спрошу кого-нибудь…
Кузен снова исчезает. На этот раз его нет довольно долго: минут пятнадцать. Когда он возвращается, я вижу, что фиалок в кармане его рубашки больше нет, а губы у него вспухли. Он садится рядом, и меня обдаёт запахом женских духов.
— Ну смотри, тут есть рядом целых три кинотеатра. В одном крутят авторское кино, во-втором — старые фильмы, третий — обычный.
— Никуда я не хочу. Отойди от меня. Меня сейчас стошнит от этой вони.
— Какой? Ты чего?
— От тебя вампиршей воняет. Мерзейший парфюм. Кстати же, губы оботри. А ещё лучше — мороженого съешь, а то они у тебя кричат: ребята, я тут только что в кустах с одной тёлкой баловался.
Кристо вскакивает на ноги.
— Да что вы, бабы, за существа такие! Одна чуть не с задранным подолом лезет, насилу отбиваюсь, другая истерики закатывает — интересно ей, с кем я где баловался! Ты просто уже на ровном месте находишь, к чему придраться!
Он размашисто уходит куда-то прочь от танцплощадки. «Скатертью дорога!» — проносится сердитая мысль. Но уже через две минуты я остываю. Чёрт знает, что на меня только что нашло: видно, нервы сдают или просто слишком уж долго я бок о бок с другим «волком» живу. И чёрт знает, куда мог побежать обиженный подросток! Может быть, сразу топиться. Я вскакиваю и бегу по дорожке, на которой видела Кристо последний раз. Но как я ни спешу, я его не нагоняю; разогнавшись, я выбегаю к выходу с бульвара. Должно быть, он свернул где-то по пути, и я разворачиваюсь обратно, забегая то на одну дорожку, то на другую. Нахожу ещё одну танцплощадку и какую-то беседку; мешаются люди, но я стремительно лавирую между ними. Я заглядываю в затенённые уголки, и на меня сердито смотрят парочки. Я кружу и петляю, но нигде не вижу кузена. Наконец, меня выносит обратно на «нашу» танцплощадку. Я оглядываюсь и бегу дальше, но из какого-то поворота выскакивает Кристо и хватает меня за руку:
— Тьфу ты, шибанутая! Я тебя уже чёрт знает сколько ищу!
Я молча пытаюсь ударить его в грудь кулаком, но он перехватывает и вторую руку:
— Да что такое?!
— А какого лешего ты убежал?! Меня одну оставил! И… чего ты голый?!
На Кристо нет рубашки. На голой груди блестит серебром крестик. Волосы из-под шляпы свисают мокрыми сосульками.
— Я просто сходил к фонтанчику умылся. А рубашку выкинул, чтоб тебя запах не раздражал. Да что ты такая нервная-то, на тебя что, эти твои женские дни надвигаются, что ли?
Я выдираю правую руку и отвешиваю ему звучную пощёчину:
— Не смей говорить мне такие вещи!
Он отступает, прижав ладонь к щеке:
— Да не буду я, не буду, Лилян! Ты чего… плачешь-то чего опять?
— Ничего я не плачу. Тебя жалко, — сумрачно цитирую я.
— Тогда можно я на тропинку вернусь? А то мне кусты спину царапают…
Я отодвигаюсь, давая кузену место на дорожке.
— Лилян, если тебя чего ещё бесит, ты лучше сразу скажи, а?
— Да ничего меня не бесит… уже. Извини. Я зря взорвалась. Спасибо, что… рубашку выкинул.
— Тогда пойдём в кино?
— Пойдём. Туда, где старые фильмы. Если ты в другое не хочешь.
— Да нет, мне нравится старое кино. Там всегда музыки много, поёт кто-нибудь.
— Ну, и пойдём тогда, — я беру его за руку, твёрдо решив про себя купить в первой же попавшейся на глаза аптеке что-нибудь успокоительное и пропить курс.
В Праге мы всё же решаемся снять номер в одном из нелегальных отелей свиданий. Ничего другого мы просто не придумали. Это унылая комната даже без окон, мы торчим в ней целыми днями, засыпая и просыпаясь по очереди: восемь часов я, восемь — Кристо. Только ранним утром мы выходим за продуктами и исследуем еврейские райончики и районы. Поскольку в этот час не спят одни дворники и старики, нужного человека получается найти не сразу.
Эта букинистическая лавка ничем, кажется, не отличается от других — только с мезузы, футляре со свитком внутри, который обычно висит у двери всякого еврейского дома в Праге, смотрит на нас глаз с пронзительно-голубой радужкой. На улице, где всё, кажется, выдержано в тёплых коричневых, красноватых, песочных тонах это голубое пятно тревожит, словно запах кровососа на дверной ручке во время охоты.
Восемь утра, но за прилавком уже сидит продавец — этакий библейский почтенный старец, разве что помельче и поуже в плечах. Важная, пышная, длинная седая борода, крупный нос, бифокальные очки, грубый рыбацкий свитер, лиловый вязаный берет. Он задумчиво пьёт кофе. Тонкие пальцы в коричневых пятнах уверенно сжимают хрупкую, прихотливо изогнутую ручку чашечки белого фарфора. На двери звякает от движения старый бронзовый колокольчик, и продавец поднимает глаза.
