Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Качур Катя
И в Купринькиных глазах становится баба Зоя выше, толще, страшнее. И вырастают у нее огромные клыки, и разверзается пасть, и открывается пасть, и вот-вот пропадет в ней Купринька. Тяжелые-тяжелые шаги в свинцовых сапогах, все ближе-ближе-ближе. ХВАТЬ – схватит. ХАМ – съест. Останутся от Куприньки лишь… ничего не останется.
Купринька съеживается. Вот бы так съежиться до песчинки, чтобы никто не увидел, никто не нашел. Клыкастое хватает Куприньку, сжимает крепко, сдавливает – еще крепче, душит-душит. «Боженька, пусть оно мне быстрее голову откусит. Больше не могу терпеть. Больно», – молится Купринька. В глазах темнеет, дыхания не хватает. Чудовище хохочет: «Больше не балуйся! Лучше поцелуйся».
И смазывает Куприньку чем-то липким. Маслом, наверное. А голос у Чудовища бабы-Зоин. И смеется Чудовище, как баба Зоя. «Боженька!» – мысленно кричит обессиленный мальчик. И тут Чудовище отпускает его. Баба Зоя разжимает объятия. «Ну вот! И ничего страшного! – Садится на кровать. – Весело же» Ничуть. Но разве ей об этом скажешь? «Потом еще поиграем!» – «Никотю», – думает Купринька, но вслух уже не говорит.
Ежедневные игры бабы Зои – тяжкое испытание. Уж лучше бы на цепи держала! Вторая неделя с запертыми ставнями. С черствым хлебом. С экономией спичек. Без сахара. В магазин баба Зоя перестала ходить. Вторая неделя перевоспитания. Играли во многое. В «Съедобное-несъедобное», например. Баба Зоя завязывала Куприньке глаза шарфом, наказывала открыть рот, а сама туда совала ему всякое. Купринька должен был угадать, съедобное это или несъедобное, и все, что съедобным назвал, непременно съесть. Само слово «съедобное» Куприньке было не произнести, потому позволялось говорить коротко – «ням» или «не ням». Угадал: помидор, сахар (пока тот не закончился), соль, муку, соду, сливочное масло, мясо (сырое), морковь, соленый огурец, неочищенные семечки, лук (очищенный), головку чеснока (не очищенную), сушеный горох, уксус (всего лишь на кончике чайной ложки). Принял за съедобное: огарок свечи, лист от герани, кусок мыла. Остальное несъедобное узнал. А там всякое было: маленький резиновый мячик, колпачок от ручки, мочало, отрезанные ногти (часть Купринькиных, часть баб-Зоиных), скомканная туалетная бумага, дужка от очков, вакса для сапог, клей ПВА, охотничья дробь (откуда и взялась?), обрезки от валенок, катышки из карманов настиранного баб-Зоиного халата, катушка ниток, мертвая муха, старая помада.
Все это Купринька с отвращением повыплюнул, каждый раз говоря: «Бе. Не ням». Баба Зоя умирала со смеху. Уж до чего комично делал это Купринька. А уж как мыло-то, мыло-то как ел! Сначала за съедобное принял, начал жевать, понял – что-то не то, попытался было выплюнуть, но баба Зоя не дала: «Ошибся, жуй теперь. Проиграл так проиграл». Купринька жевал крошечный (к счастью) обмылок, икал, слезы градом катились из его глаз. А баба Зоя ухахатывалась: «Проиграл так проиграл! Проиграл так проиграл!» В тот вечер от ужина Купринька отказался. И от завтрака на следующий день тоже. Наелся так наелся. Играли еще в «Вышибала». Но Купринька правил не понял, убегать не стал, поэтому баба Зоя (а водящей она всегда была) просто лупила по мальчику мячом, покуда не надоело, не наскучило. Игрушек у Куприньки не было. Не обзавелись как-то. Ну вот только мяч. И тот на дороге найденный. Может, и рыдал в тот день какой-то ребенок из-за утраты, да и бог с ним, нечего вещами разбрасываться. Будет впредь урок.
Вот и все, один только мяч у Куприньки и имелся. У самой баб Зои из детства ничего не осталось. А и было ли? Кажется, дядя строгал деревянных коников. Но все для других детей. Достался ли хоть один такой коник бабе Зое? Не упомнить.
Покупать игрушки тоже нельзя. Это ж странно: одинокая старушка, ни внуков, ни племянников, ни внучатых племянников, а покупает машинки, каталки, медведей плюшевых.
Кому? Заподозрили бы люди неладное сразу же. Можно бы легенду придумать, да вот какую? Что медведь нужен для интерьеру? Так каждый бы потом в дом ходил и пытался оценить, украсил ли хату медведь треклятый. Машинка нужна, чтоб землю для цветов перевозить? Смех, да и только.
Да и нужны ли ребенку игрушки? Не нужны ведь! Без них и фантазия лучше работает. Возьми, да и представь, что метла – это прекрасная принцесса, швабра – ее волшебный принц, а кочерга – злая мачеха. Любой кусок мыла одной силой мысли превратится в машинку. А коробка! Одна коробка чего только стоит! Это тебе и дом, и гараж, и печь, и доспехи, и телевизор, и батут (правда, на один раз), и сапоги-скороходы, и бункер, и танк. Ограничен ты лишь размерами коробки. Во как! Не нужны Куприньке игрушки! Ему фантазия нужна! Ему еще целый мир нужно научиться выдумывать.
После игр измотанный Купринька торопливо забирался к себе в шкаф и сидел там тихо-тихо, не шелохнувшись.
Баба Зоя думала: «Во как дите умаяла, спит крепким сном теперь. Надобно кажный день так. Глядишь, и сил на то, чтобы выйти из дома, у Куприньки не останется нисколечки». А Купринька не спал. Он действительно замирал в темноте своего шкафа, своей обители, своего защитного уголка, поджимал ноги к животу и сидел так, таращась в черноту. Боялся, что малейший шорох выдаст бабе Зое, что житель шкафа не спит, житель шкафа бодрствует, а значит, готов вновь играть. Он не любил играть. Он не хотел играть так. Это невесело. Это больно. Это страшно. Не шевелиться, не выдать себя. Не дать начаться всему этому снова. Отдохнуть. Ведь с утра вновь начнутся эти проклятые «игры». Будь они неладны! Как хорошо было раньше: сидишь себе в шкафу, никого не трогаешь, тебя никто не трогает. Выходишь поесть под вечер. Вытерпеть только мытье с больной мочалкой да молитву. А это не так и сложно. Всего несколько раз зажмуриться. А теперь же хочется закрыть глаза и не открывать никогда, чтобы не видеть этого, не чувствовать. И самое печальное, что баба Зоя перестала отлучаться из дому и по ночам словно бы чутче спит. Никаких теперь вылазок, никаких любований солнцем. Вечная тьма наступила в их царстве. И как ее прогнать, никто не знает. «Бог! Большой или маленький, кто-нибудь из вас, кто ближе ко мне, сделайте так, чтобы баба Зоя разлюбила играть. А еще сделайте так, чтобы она ушла куда-нибудь хоть ненадолго. Сделаете? А то я больше так не могу».
Глава 15
Если попросить Куприньку рассказать о самом плохом дне, то в голове мальчика начнут мелькать все эти жуткие события последних недель, но рано или поздно среди них всплывет одно – невыносимое. Тот день начинался обычно: Купринька жался к дальней стенке шкафа, раны на шее саднили, ошейник лежал перед открытой дверкой, словно бы говоря: «Скоро-скоро я вновь сяду тебе на шею». И даже будто бы цепь довольно поддакивала: «Сядет-сядет». Купринька боялся шевельнуться, выдав тем самым свое бодрствование: чем дольше баба Зоя будет думать, что мальчик спит, тем дольше продлится его условный покой. Дышать тоже следовало в меру громко, неторопливо и глубоко – так, как обычно дышат спящие. Кто бы мог подумать, что это-то и разозлит бабу Зою. Ее всклокоченная голова, резко возникшая в дверном проеме, теперь снится Куприньке в бесконечных ночных кошмарах. Правда, там ее искривленный рот не начинает орать, а раззевается все шире и шире и вот-вот засосет Куприньку. Жуть. Да и только. Не во сне же баба Зоя как завопит: «Обманывать меня удумал?» Купринька вздрогнул, попытался еще больше вжаться в стенку шкафа (вот бы тот взял и проглотил, вобрал в свою тонкую фанерку, спрятал и не вернул), но баба Зоя рывком выскребла мальчика наружу и швырнула на пол.
Купринька задел цепь, та звякнула, то ли негодуя, что ее тронули, то ли выражая готовность служить. Баб Зое, разумеется, служить – не Куприньке. Куприньку она могла только мучить. «Делаешь вид, что спишь, а сам? – бесновалась баба Зоя. – Обманщик! Постыдился бы! Перед иконами хотя бы постыдился бы! В чем еще ты меня обманываешь? В чем? Может, сбежать хочешь? И ведь не признаешься, что действительно этого хочешь». Баб Зоя еще много кричала про обман, про отсутствие стыда и веры. Но и пускай себе кричит. Крики – это не страшно. Крики можно стерпеть. Отключить мозг, потупить глаза, чтобы не догадалась, что не стыдно, не забывать их время от времени быстро поднимать и тут же опускать, чтобы не обвинили в том, что не слушаешь. «Ух, я тебя сейчас проучу! И раскаялся Господь, что создал человека на земле» [15]. А это Купринька услышал. А от этого Куприньке стало страшно. Никогда не знаешь, что выкинет баб Зоя в следующий раз. А она потащила Куприньку в хлев. Цепь осталась лежать на полу, это и радовало, и пугало одновременно. В хлеву сдернула баб Зоя с Куприньки одежды, прям одним рывком. В моменты гнева в маленькой старушке обнаруживалась недюжинная сила. Рядом с коровником стояла большущая железная бочка. Вода в ней круглый год была ледяной. Баба Зоя метнулась к бочке, зачерпнула из нее ведром воды, подтащила к Куприньке табуреточку, на которой обычно сидела во время дойки коровы, встала на табуреточку ту и опрокинула ведро на мальчика.
