Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия
Хайнц обстоятельно записал события последней недели, включая своё столкновение с Людеке и пребывание под «строгим арестом». Хотел было закрыть дневник, но передумал и ещё раз вывел дату, аккуратно её подчеркнув.
14. X.44.
«Всё по-прежнему. Вопрос: кто мы тут и в каком качестве здесь находимся? Кому нужны? Ведь нужны же кому-то. Солдаты из охраны могут получить увольнение в город. А мы — нет. Мы тут как будто на карантине в изоляторе. Почему? Позавчера Майер с Книттелем канючили, что здесь ни работы, ни развлечений. Что лучше бы нас на фронт отправили. И ещё: «Каждый солдат имеет право на бордель», — совсем охренели от скуки, раньше от них такого не было слышно. А бордель в городе есть, охранники получают на него к увольнительной специальные талончики. Майер пытался один выменять, Фрибель ему вломил за это. Фрибель — на все «разрешите спросить» отвечает: «Приказ». Не подступишься. «Ждите приезда командира». Ну и где, наконец, этот командир? Видать, сдох по дороге. Уже полмесяца ждём. Состаримся тут.
Сегодня разговаривали о днях рождения, и вот какая интересная штука выяснилась: все мы родились в июле месяце, разброс в датах — с 7 по 12. Будто нарочно так отделение подобрали. Как это понимать? Случайность? Пытался спрашивать что-нибудь ещё — про родителей, братьев-сестёр и т. д. — пока не послали. Вроде больше ничего общего.
По-прежнему опрашиваю охранников. Насчёт нашего отделения: «Самим интересно, зачем вы тут». Про обещанного командира: «Говорят, какой-то чокнутый». Ничего не скажешь, воодушевляет.
Сегодня опять возили на стрельбище. Фрибель в своём репертуаре — очередной перл: «Ствол карабина должен быть как основной, я бы даже сказал главный, жизненный орган солдата». Всё отделение едва ли не аплодировало.
А кстати, к бордельным талончикам выдают в придачу по три штуки презеров и средства личной гигиены. Говорят, на город приходится всего десяток шлюх, старых и жирных. А Майер ещё к ним хочет. А Райф выцыганил у кого-то из охраны набор порнооткрыток, сейчас они ходят по рукам. Получая их назад, он всегда краснеет как дурак. Из-за этого Курт его всё подкалывает, да только Райф отмалчивается и краснеет ещё больше. Он вообще странный, от него целыми днями ни слова не услышишь».
Хайнц задумчиво почесал висок тупым концом офицерского карандаша — ничего сколько-нибудь значимого больше в голову не приходило. Он засунул карандаш в карман. Заметив краем глаза движение за спиной, судорожно дёрнулся, локтем прикрывая дневник, оборачиваясь, — и виновато-облегчённо улыбнулся, увидев Эрвина с облезлой коробкой шахмат под мышкой.
— Да у вас нервы шалят, сударь, — сказал Эрвин, пинком подогнав к столу табурет и усаживаясь напротив. — Как насчёт турнира?
— Ты же вроде составил неплохую компанию нашим картёжникам.
— Да пошли они в задницу. Сказать, на что они сейчас играют?
— Ну и?.. — без особой охоты спросил Хайнц.
Эрвин, перегнувшись через стол, хотел было что-то прошептать, но уставился куда-то вбок. Хайнц посмотрел туда же и увидел злобно ощерившегося Майера, поводящего указательным пальцем из стороны в сторону.
— Ну их к чёрту, — пробормотал Эрвин. — Потом скажу.
— Не больно-то интересно, — Хайнц лениво расставлял фигуры по облупленной доске. — В прошлый раз я был за белых, — напомнил он, — сегодня ты за белых, да?
Эрвин рассеянно посмотрел в тот угол, где сидел Вилли Фрай.
— Слышь, Вилли, иди-ка сюда. Хватит там плесенью покрываться. Будешь у нас арбитром. А то этот великий стратег опять начнёт у меня ходы назад требовать, когда жареным запахнет.
Вилли Фрай застенчиво улыбнулся и мотнул головой — нет, мол, спасибо, но не хочу.
— Чего ты там такое читаешь, прямо оторваться не можешь? — не отставал Эрвин.
— Про трон Кримхильды, — улыбнулся Вилли Фрай.
— А-а…
— А что это вообще такое? — встрял Хайнц. — Чего в нём интересного?
— Это археологический памятник под Майнцем, — снисходительно пояснил Эрвин. — Стыдно не знать. А ещё сын историка.
— Да я археологией никогда не интересовался, — пренебрежительно скривился Хайнц. — В черепках копаться, вот ещё…
— Это не черепки, — Фрай укоризненно посмотрел на Хайнца. — Это культовое место древних германцев. Там наши предки поклонялись солнцу.
— Херня, — фыркнул Эрвин. — Чушь полная. Обыкновенный древнеримский карьер. Римляне там камень добывали для своих дорог, когда германцы ещё в звериных шкурах ходили. А наши учёные готовы объявить это место всем чем угодно, потому как там, видите ли, пара свастик на стенах нацарапана.
— Вот тут один тоже опровержение пишет, — Фрай перевернул страницу. — Студент Мюнхенского университета, представляете? Можно сказать, наш ровесник — и в таком журнале напечатался…
— Серьёзно? Ну-ка, покажи! — потребовал Эрвин, соскочил с табурета и в ту же секунду оказался за спиной Вилли Фрая. На студенчество Эрвин готов был молиться. Во сне он часто видел себя не в казарме — в огромной светлой аудитории, а шарфюрер Фрибель сказочно преображался, прямо поверх униформы обрастая штатским костюмом, обзаводясь очочками, сообщающими его физиономии порядочность и учёность необыкновенную, получал в руки папку с лекциями, отчего вдруг начинал говорить полноценным литературным языком, и, скрипя мелом, размашисто записывал на доске латинские термины. Армию Эрвин ненавидел — за муштру и самодовольную унтерскую тупость. Из школы он перенёс в казарму свою репутацию всезнайки, и в отделении им даже немного гордились, как обычно гордятся силачом или острословом.
Эрвин протянул руку над плечом Фрая и приподнял тяжёлый отсыревший журнал.
— А ведь и правда студент. Слышь, Хайнц?
Хайнц за компанию подошёл посмотреть. Статья занимала страницу и являлась репликой на вялую многостраничную писанину какого-то профессора. Пробежавшись взглядом по первому столбцу, Хайнц с удивлением отметил, что по сути, статья была ядовитейшим разносом, беззастенчиво распотрошившим в клочья слащаво-народнический бред сановитого учёного. Обаятельный колючий сарказм пришёлся Хайнцу по душе, и он с любопытством посмотрел на блёклую фотографию в левом верхнем углу страницы. Парню на снимке наверняка должно было быть за двадцать, но выглядел он сущим школьником: светловолосый и лохматый, с мягкими чертами тонкого лица, с неказистыми, чересчур большими круглыми очками на носу — а ещё он жизнерадостно улыбался во весь рот — Хайнц поймал себя на том, что глупо лыбится в ответ.
