Элджернон Блэквуд - Вендиго
— Кто-то очень большой, превосходящий все обычное?
В словах проводника скрывался намек на нечто невообразимо огромное и страшное.
Дефаго кивнул головой. Лицо его было хмурым. От Симпсона не укрылось, что в душе его спутника нет покоя. Юноша понимал, что в самых глубинах этого необъятного края могли оставаться никем еще не изведанные, никем не потревоженные места. И мысль об этом была не из самых приятных. Преодолев свою растерянность, он нарочито веселым тоном намекнул, что пора бы уже и поспать. Но проводник все медлил, находя себе занятия, в которых вовсе не было надобности, — возился с угасшим костром, перекладывал с места на место камни вокруг кострища. По всей видимости, ему хотелось что-то сказать, но он никак не мог найти подходящих слов.
— Слышь-ка, Симпсон, — решился он вдруг, когда в воздух взлетел последний сноп угасающих искр. — Ты часом ничего… ничего не учуял? Ничего такого особенного, я хотел сказать?
Симпсон понимал, что за обычным этим вопросом крылась какая-то напряженная работа мозга. По спине его пробежали мурашки.
— Нет, ничего, — твердо ответил он и снова принялся с тихим шорохом затаптывать рассыпавшиеся по земле угольки, путаясь самого этого шуршащего звука. — Разве что очень уж от лесного пожарища несет гарью.
— И что — за весь вечер ты ничего другого не почуял? — настаивал проводник, не сводя с него блестевших во мраке глаз. — Совсем ничего? Ничего особенного, отличного от прежних запахов?
— Да нет, дружище, совсем, совсем ничего! — уже почти сердито ответил Симпсон.
Лицо Дефаго прояснилось.
— Ну вот и слава богу! — воскликнул он с видимым облегчением. — Так приятно это слышать!
— А ты-то сам? — резко спросил Симпсон и тут же пожалел о своем вопросе.
Канадец, выступив из темноты, подошел поближе. Тряхнул головой.
— Нет, вроде бы нет… — сказал он, но в голосе его уже не было прежней твердости. — Как-то, пожалуй, не к месту пришлась последняя моя песня. Ее поют лесорубы на своих стоянках да еще вот в таких богом забытых местах, вроде этого, когда люди боятся, что где-то рядом носится быстрее ветра Вендиго…
— Но, ради бога, объясни, что такое это Вендиго? — поспешно, с раздражением спросил Симпсон. Он почувствовал вдруг, как снова напряглись его потрясенные нервы, ощутил тесное соприкосновение с охваченной ужасом душой проводника, с глубинной причиной всего происходящего. И в то же время страстное желание познать все до конца пересилило запреты рассудка и предостережения страха.
Дефаго быстро обернулся и глянул на него с ужасом, словно бы с трудом удерживаясь от крика. Глаза его сверкали, рот был широко раскрыт. Но единственное, что он сумел выдавить, понизив голос до глухого шепота, было:
— Да нет, ничего особенного… Это всякие бездельники, как выпьют лишнего, начинают голову всем морочить — дескать, там, — он мотнул головой в сторону севера, — живет какой-то огромный зверь, больше любого из обитающих в лесу… Судя по следам, быстрый как молния… Считается, что не больно-то хорошо человеку встретиться с ним, — вот и все!
— Мало ли о чем болтают в лесу… — поспешно отмахнулся Симпсон, нарочито быстро сделав шаг в направлении палатки, чтобы стряхнуть с запястья крепкую ладонь проводника. — Идем, идем скорее, и, ради бога, захвати с собой фонарь. Если уж решили подняться завтра с восходом, так давно спать пора…
Проводник следовал за ним по пятам.
— Иду, иду, — твердил он в темноте. — Иду.
Через некоторое время он вновь появился, уже с фонарем в руке, и повесил его на гвоздь, вбитый в переднюю стойку палатки. В свете фонаря тени сотен деревьев резко зашевелились; ныряя внутрь, Дефаго споткнулся о шнур, и верх палатки содрогнулся, будто от сильного порыва ветра.
Охотники, не раздеваясь, улеглись на мягких постелях из пихтового лапника. В палатке было тепло и уютно, но сразу возникло ощущение, что вся громада столпившихся вокруг деревьев, играя тысячами черных теней, тесно надвинулась на маленькое убежище людей — крошечную белую ракушку на берегу бесконечного лесного океана.
И тотчас же между двумя одинокими фигурками втиснулась непрошеной гостьей черная тень. Не тень, порожденная ночью, но Тень того странного Ужаса, что охватил Дефаго, когда он приблизился к середине свой песни, и избавиться от нее теперь было невозможно. Симпсон лежал молча, напряженно вглядываясь во тьму, царившую за откинутым пологом палатки, готовый погрузиться в сладостную бездну сна, впервые в жизни познавший до самой ее глубины неповторимую тишину первобытного леса, не нарушаемую ни единым шелестом ветерка, глухое безмолвие девственной глуши, где сама ночь словно обретает собственный вес, обволакивая душу незримым, но плотным покровом… Однако сон уже окончательно одолел Симпсона…
Показалось ли ему? Но он и в самом деле услышал настоящий, реальный, мерный плеск воды у самого входа в палатку: звук еще бился в унисон с ударами его замедленного пульса, когда он осознал наконец, что лежит с открытыми глазами, а в плеск и шуршанье мелких прибрежных волн мягко вплетается какое-то новое созвучье…
Даже не обозначив еще своей истинной природы, этот новый звук возбудил в мозгу Симпсона участки, ведающие чувствами жалости и тревоги. С минуту юноша вслушивался — внимательно, но тщетно, ибо прихлынувшая к вискам кровь шумно била во все свои барабаны. Откуда исходил таинственный звук — со стороны озера или из глубины леса?..
И вдруг что-то пронзило трепещущее сердце Симпсона: источник странного звука находится в самой палатке, совсем рядом с ним; он повернул голову, чтобы лучше слышать, и убедился окончательно, что все это происходит не далее как в двух футах от него. Юноша явственно различил человеческий плач. Лежа на своей постели из лапника, зарываясь лицом в сбитое комком одеяло, чтобы заглушить рыдания, горько и безутешно всхлипывал в темноте проводник Дефаго.
Еще не успев осознать происходящее, Симпсон почувствовал прилив мучительной, пронизывающей сердце нежности. Этот столь человечный, глубоко интимный звук, особенно непривычный среди безбрежной девственной глуши, пробудил в нем острую жалость. Плач казался здесь таким неуместным, таким болезненно тягостным и таким безутешным! Слезы — чем помогут они в этих беспредельных и жестоких к человеку лесных дебрях? В сознании Симпсона возник образ плачущего, затерявшегося в просторах Атлантики ребенка… А в следующее мгновенье во всей своей убедительности к нему вернулось воспоминание о вчерашнем вечере, которое с таким трудом удалось изгнать из памяти, — и он почувствовал, как у него холодеет кровь. Ужас вернулся.
