Брайан Ламли - Психомех
— Ты не лжешь мне?
— Конечно, нет, Томас. С мальчиком все в порядке. С его матерью тоже.
— А... Герда?
Кених отвел взгляд.
Шредер на секунду прикрыл глаза.
— Она страдала?
— Нет, совсем нет. Бомба взорвала часть наружной стены отеля. Герда взорвалась вместе с ней. Нашли.., только части тела. Возможно, это и к лучшему.
Шредер тяжело кивнул.
— Это урок, — прошептал он. — Никогда не надо смешивать дело с удовольствием. Прямо отсюда мы должны были лететь в Австралию. Мне не стоило брать семью с собой.
— Кто мог знать, — ответил Кених Шредер нахмурился так, что весь лоб покрылся морщинками.
— Это так тяжело вспоминать. Все произошло так быстро. Там был еще кто-то.., молодой человек. Высокий. Красивый мальчик. Ах, да! Красноголовый. Британский военный полицейский. Что с ним?
— Он жив, — сказал Кених, — но ослеп. Ран у него было совсем немного, но глаза отказали.
Обдумав услышанное, Шредер кивнул, а затем медленно покачал головой.
— Это очень плохо, — сказал он. — Он спас меня, моего ребенка, мою жену. Спас нам жизни, а сам ослеп... — Мгновение он лежал молча, затем принял какое-то решение. Он схватил руку Кениха. — Вилли, не теряй из виду этого молодого человека. — Шредер снова помолчал. — Он.., говорил мне свое имя.., но...
— Ричард Гаррисон, Томас.
— Да, именно так. Позже, когда мне станет лучше, я захочу узнать о нем все. Кених кивнул.
— А сейчас мне нужно поспать, Вилли, — слабеющим голосом завершил разговор Шредер. — Но сначала мне надо...
— Все уже сделано, полковник, э... Томас, — сказал Кених. — Это частная больница. Девять из наших лучших людей прибыли сюда из Германии. Вы в полной безопасности. Урмгард и Генрих сейчас в Кельне. Их тоже охраняют. Как только вы немного поправитесь, мы полетим в санаторий Зиберта в Харце. Вам там будет лучше.
— А мои доктора? — голос Шредера угасал.
Кених наклонился к уху полковника.
— Их доктора залатали вас на скорую руку. Через несколько часов здесь были наши. Они сказали, что такие как у вас внутренние повреждения могли бы убить любого. Взрыв — это жуткая штука. Он раздавил ваши внутренности. Но не убил вас. Не вас, господин полковник, не вас.
Глаза Шредера были закрыты. Он уплывал прочь.
— Гаррисон, — его шепот был почти дыханием. — Не забудь... Ричард... Гаррисон...
— Я не забуду, — также шепотом ответил Кених. Он положил руку хозяина на кровать, нежно отпустил ее и встал.
* * *Майора Джона Маршанта и капрала Ричарда Аллана Гаррисона, безукоризненно одетых в парадную форму, встречали в аэропорту Ганновера, как и обещали. В действительности же их принимали намного лучше, чем можно было ожидать. И, безусловно, много лучше, чем майор на самом деле ожидал. Просто майоры не привыкли к отливающим металлическим блеском серебристым “мерседесам”, ждущим их прибытия в больших международных аэропортах. Они также не привыкли к той легкости — полному отказу от всех обычных послеполетных процедур, включая таможенный досмотр, с которой определенные липа из более влиятельных сфер входят в деловой мир и которая значительно облегчает жизнь. Все было довольно просто: Маршанта и его слепого подопечного забрали прямо у самолета и повезли на машине в город, они даже не заглянули в здание аэропорта.
Со своей стороны, Ричард Гаррисон не был удивлен и не особенно интересовался происходящим. Существовало множество других вещей, которыми он занялся бы, а этот случай для него был пустой тратой времени и денег. Он вполне мог понять благодарность этого Шредера, болезненность, которую промышленник, возможно, чувствовал по отношению к его увечью, но что он мог сделать для Гаррисона? Хотел ли он предложить ему деньги? Пенсия Гаррисона (эта мысль вызвала кривую усмешку: “пенсия”, ха! — быть на пенсии в его-то возрасте!) и компенсация делали его относительно независимым. По крайней мере, в финансах. И потом будут еще дополнительные гранты от самое меньшее трех армейских фондов. Нет, деньги — не главная проблема.
Он не хотел быть — не позволил бы себе стать обузой кому-либо. У каждого имеются проблемы, и каждый решает их в меру своих возможностей. Гаррисон давно решил для себя, что должен справляться со своими проблемами только сам. Так что же этот Томас Шредер надеялся сделать для него?
— Возможно, — высказал свое мнение на борту самолета майор, — он хочет поблагодарить тебя лично, в более или менее определенном виде. Думается мне, что он богатый человек. Теперь я понимаю, ты уже неплохо поимел со всего этого (он молча проклинал себя за неудачный выбор слов), — но если он будет предлагать тебе деньги, не в твоих интересах отказываться.
— Было бы больше смысла, если бы он предложил мне работу, — ответил Гаррисон. — Такую, где я смог бы обходиться без глаз.
— Странный ты человек, — нахмурившись, отозвался майор. — Не похоже, что ты потерял зрение. Я имею в виду... — Он замолчал.
— Я знаю, что ты имеешь в виду.
— Я не думаю, что ты знаешь. Я просто хотел сказать, что знаю множество гораздо более твердых людей, которые сломались бы, сломались бы напрочь, если бы им пришлось выстрадать то, что выстрадал ты.
— А откуда ты знаешь, что они тверже? — спросил Гаррисон. — Ты имеешь в виду твердый или затвердевший? Хочешь расскажу тебе, что такое твердость характера? Твердость, это когда тебе семь лет и ты понимаешь, что твои мама и папа больше не любят друг друга. Твердость воспитывается дядей, который задушил твоего котенка в наказание только за то, что он обгадился, когда ты резко схватил его. Твердость — это когда в пятнадцать ты впервые сходишь с ума от любви и находишь свою девчонку на пляже с другом, который лапает ее за зад. И между всем этим происходит еще черт знает сколько всякой всячины. Вот это то, что, по-моему, требует твердости: то, что происходит с тобой, когда ты действительно не виноват. То, что поражает тебя как гром среди ясного неба, когда ты меньше всего ждешь и не можешь бороться с этим. И каждый такой случай добавляет к твоей коже еще один тонкий слой, пока ты не становишься защищенным, как слон.
— Ты рассказывал о себе? — спросил майор.
— Кое-что, — отрывистый кивок, — можно сказать было и еще много чего, но я уничтожил эти воспоминания. Ты понимаешь? Я уничтожил их в моем мозгу, — Гаррисон пожал плечами. — Когда знаешь как — легко сделать. Эта слепота — нечто, что я тоже уничтожу. Черт, она не имеет ничего общего с твердостью характера! Я знал что делал, когда вступал в армию и когда вызвался добровольцем в Северную Ирландию. И когда вел Шредера в “Европу”, я.., каким-то образом я знал, понимаешь, я на самом деле...
— Но... — когда он запнулся, проговорил Маршант.
