Питер Хэйнинг - Комната с призраком
Опекаемая заботливым отцом, Маддалена перешагнула порог своего семнадцатилетия с сердцем, не принадлежащим никому, кроме нее самой. Руки ее добивались многие из богатейших и знатных граждан Пизы, но все предложения отвергал осторожный Джакопо, и у просителей не оставалось надежды, хотя едва ли б в целом городе сыскалась рука, не касавшаяся струн нежной лютни под ее окном. О нет! Она только улыбалась, слушая серенады. Порою ее трогала искусная игра музыканта, и иногда она заливалась румянцем, услышав сравнение с розой и с утренней звездой.
Однажды, декабрьской ночью — было прохладно и безветренно, — Маддалена одиноко сидела в своей комнате и с тревогой ожидала возвращения отца, который задерживался позднее обычного. Взошедшая луна рельефно оттеняла белый мрамор городских стен. Свет, струившийся сквозь оконный переплет, широким потоком падал на старинный гобелен и странно изменял черты изображенного на нем крестоносца, придавая мужественному лицу необычный и сумрачный вид. Картина, казалось, жила, и это непонятно волновало девушку. Отложив провансальскую балладу, которую читала весь вечер, Маддалена пристальнее вгляделась в суровые черты. Вновь попыталась читать и вновь отложила книгу; темный взгляд рыцаря околдовывал и влек ее; дыхание трепетало на ее губах; грудь теснили неясные желания. Быть может, чудесное видение было тому виной, а может, ночная тишина навевала романтические грезы — как бы то ни было, юное сердце пробудилось к мечтаниям. И кто сочтет, сколько счастливых познали страдание, лишь однажды отведав сладостного нектара.
В смятении Маддалена стояла у окна, когда до нее донесся нежный вздох лютни. Медленно плывущий в спокойствии итальянской ночи, звук походил на шепот потока в бескрайних песках. Казалось, пальцы музыканта не касаются струн, но шепот рос, наполнялся бархатной глубиною и, наконец, разрешился причудливою мелодией. Крылатый Амур не смог бы выбрать лучшего часа, чтобы покорить неприступнейшее из сердец. Галерея, озаренная лунным светом, одинокая девушка и тихая музыка, льющаяся с небес, — кто станет бежать любви, вместо того чтобы идти навстречу? Тут следует сообщить читателю, что именно так чувствовала Маддалена в тот вечер. Когда же незнакомец чистым и сильным голосом запел грустную песню, она словно опомнилась и отошла от окна. Остерегаясь неосторожных глаз, она выглянула, укрытая тенью лепного фасада; менестрель не отрывал взгляда от балкона, где недавно стояла его избранница. Едва заметно подалась и скрипнула створка — и он вновь увидал ее. Мелодия исполнилась новой глубиной и силой, ей эхом вторила прохладная тьма, и, даже когда музыкант кончил играть, волшебные звуки продолжали парить в ночной тишине. Несмотря на смущение, заставившее Маддалену потупить взор, она успела рассмотреть юного певца. Гордая осанка и мужественное лицо приятно поразили ее. Очертания его фигуры скрывал широкий плащ, складки которого прятали чудесную лютню — один из тех старомодных по нынешним временам инструментов, с которыми принято изображать странствующих трубадуров. Чуть слышно вздохнув, юноша преклонил колено и, устремив на девушку нежный взгляд, заговорил о своей любви. Маддалена ничего не отвечала, но внимательно слушала и тем немало поощряла влюбленного певца.
Время остановиться и заметить, что повесть сия рассказывается не для тех, кто до сих пор пребывает в покойном убеждении, будто для любви требуется что-то еще, помимо встречи. Будь этот кто-то бородатый патриарх, заживо похоронивший себя в глухой деревушке, или его достопочтенная супруга, или же попросту неразумное дитя, мы пишем эти строки вовсе не для них, ибо им будет страшно даже помыслить о том, что Боржиано, так звали юношу, и Маддалена полюбили друг друга всем сердцем задолго до того, как истекла первая неделя их знакомства.
Пришло время читателю узнать, что молодой человек был по происхождению флорентиец и прибыл в Пизу затем, чтобы учиться в ее снискавшем уважение всей Европы университете. Обучение его близилось к концу, когда произошли описываемые события.
Вероятно, только в Италии, как ни в одной стране, любовь так свободна в своем выборе. Родившись из взгляда, она покоряет сердца, и, будьте уверены, невзирая на присмотр и запреты, влюбленные найдут место для клятв и объятий. Старый Джакопо знал о случившемся ровно столько, сколько знал соловей, певший в ту ночь на крыше беседки — сцене первой и пока единственной встречи Маддалены и Боржиано. Женщины, сказать по правде, тогда были точно такими же, как и сейчас; дочери в любовных делах так же обманывали почтенных отцов, а жены, не так уж и редко, — своих уважаемых супругов.
Как-то раз Джакопо был приглашен в один из богатейших и влиятельнейших домов Пизы. В тот вечер собрание насчитывало немало знатных и уважаемых граждан. Один из них, Мили Ланфранчи, составил компанию старому джентльмену и очень понравился последнему своим приятным обхождением. В разговоре он признался, что давно влюблен в прекрасную Маддалену, и попросил ее руки. Не видя причин для отказа, а более желая породниться с одним из старейших и могущественных семейств, Джакопо дал согласие на брачный союз. Долгое время находившийся в отсутствии, молодой Ланфранчи вызвал немало толков и всевозможных сплетен своим неожиданным появлением в городе. Прошлое его было загадочно, и мало кто знал что-либо достоверно о нем. Но как бы то ни было, Джакопо, ослепленный высоким положением Ланфранчи, не замечал ничего. Между ними было условлено, что жениха завтра же представят невесте, и, довольный достигнутым, Ланфранчи в необычайном возбуждении вернулся во дворец, а Джакопо, лицо которого дышало тихою радостью, всю дорогу, до самого дома предавался мечтам о будущем счастии дочери. Вернувшись, он застал ее печальной и молчаливой, что несколько нарушило радужный строй его мыслей.
Причиной же ее печали было признание, сделанное в этот вечер Боржиано. Он поклялся своей честью хранить верность возлюбленной и умолял ее ответить, но, как ни приятна была сердцу девушки эта мольба, она ее изрядно смутила. Всей душой Маддалена любила своего Боржиано, но признаться в том не смела даже наедине с собой, — обычный, хотя и немного странный каприз женщины, полюбившей впервые. Переживания, окрашенные в нежные тона хрупких восторгов, зачастую оказываются милее настоящих чувств. Но справедливости ради стоит заметить, что и до сегодняшнего признания Маддалена уже несколько дней пребывала в непонятном смятении. Жизнерадостность ее уступила место задумчивости и грусти. В таком состоянии ее и застал старый Джакопо.
— Скажи мне, дитя мое, — спросил он, мягко касаясь пальцами ее подбородка и взглядывая ей в глаза, — что ты думаешь о замужестве?
