Иеремия Готтхельф - Черный паук
Когда они услышали о выпивке и закуске, то кто-то из них решил, что рыцарь милостив и в хорошем настроении, и заговорил было о неотложных крестьянских работах, о голодных женах и детях и о том, что удобнее было бы перенести это дело на зиму. Ярости рыцаря не было предела, его голос — гремел, подобно грому:
— Если я милостив, то вы заносчивы! — говорил он. — Если в Польше готовы были целовать ноги за то, что не лишают жизни, то здесь у вас есть и дом, и добро в доме, а вам всего мало. Но я сделаю вас послушными и нетребовательными, и это так же верно, как то, что мое имя — Ханс фон Штоффельн. Если сто буков не будут стоять в срок наверху, я велю вас так выпороть, что живого места не останется, а жен с детьми брошу собакам!
Тут уж никто не решился больше ни о чем заговаривать, но и выпивки с закуской уже никто не хотел; едва услышав гневный приказ, крестьяне ринулись к двери, и каждый боялся остаться последним в зале, а вдогонку им неслись ромовой голос рыцаря, хохот его гостей, насмешки слуг и лай собак.
Как только замок скрылся за поворотом, крестьяне сели на обочину дороги и горько заплакали, и никто не умел утешить другого, и ни у кого не доставало мужества разгневаться, так как нужда и горе убивали их волю, и сил хватало только на горестные слезы. Свыше трех часов должны были они везти буковые деревья через чащобу по крутому подъему в гору, а совсем рядом с этой горой росло множество красивых деревьев, и их нельзя было трогать! В месячный срок нужно было свершить работу: два дня по три, а на третий — еще четыре дерева должны были они тащить через всю огромную долину в крутую гору вместе со своим измученным скотом. И, кроме того, на дворе был май, когда крестьянин должен днями и ночами пропадать в поле, если он хочет обеспечить себя хлебом и всем остальным на зиму. И вот в тот момент, когда они были так беспомощны, не решаясь поднять глаза друг на друга, и никто не решался возвращаться в родной дом, перед ними появился неизвестно откуда длинный и сухощавый охотник в зеленой одежде. На лихо заломленном берете подрагивало красное перо, на черном лице полыхала огнем рыжая бородка, и между крючковатым носом и заостренным подбородком почти незаметно, как пропасть над нависающей скалой, возникло отверстие рта, и они услышали вопрос:
— Что стряслось, добрые люди, что вы тут сидите и рыдаете, так что камни дрожат в земле и сучья падают с деревьев?
Дважды спросил он и дважды не дождался ответа. Тогда еще больше почернело лицо Зеленого Охотника и еще краснее стала его рыжая борода: казалось, она сейчас вспыхнет, и с нее посыплются искры, как с елового полена; его губы сложились в дудочку наподобие стрелы, затем растянулись, и он спросил участливо:
— Но послушайте, добрые люди! Что поможет вам, если вы будете так сидеть и стенать до второго пришествия или до тех пор, пока звезды не посыплются с неба; но вряд ли и это вам поможет. Однако, если у вас спрашивает человек, что с вами, человек, который желает вам добра и, может быть, поможет вам, то вы должны не рыдать, а разумно ответить ему — это вам скорее поможет.
Тут один старик покачал седой головой и сказал:
— Не обижайтесь, но горю, из-за которого мы плачем, не поможет ни один охотник, и если сердце полно горем, от него не дождешься слов.
Зеленый Охотник покачал в ответ на это головой и снова заговорил:
— Ты говоришь неглупо, отец, но не все еще так плохо, как ты думаешь. Можно рубить дерево или разбивать камень, и они не издадут ни звука, только будут сетовать на это. Так и человек должен только сетовать, все должны сетовать и жаловаться первому встречному, и, может быть, первый встречный поможет. Я простой охотник, но кто знает, нет ли у меня дома хорошей упряжки, чтобы возить дерево и камни или буки да ели?
Как только бедные крестьяне услышали слово «упряжка», на сердце у них стало светлее, у каждого загорелась искра надежды, и все взгляды обратились на охотника, а старик сказал:
— Не всегда нужно рассказывать первому встречному обо всем, что лежит на душе; но если видишь, что он хочет тебе добра, не скрывай от него истины. Больше двух лет мучались мы со строительством замка, и не осталось ни одного хозяйства во всем владении, которое не жило бы в горькой нужде. И вот, едва мы вздохнули посвободнее, думая, что теперь-то займемся своими делами и с новыми силами вспашем наши поля, как тут хозяин приказал в месячный срок пересадить взрослые буковые деревья из Мюнеберга на земли вокруг нового замка, чтобы получился тенистый лес… Мы не знаем, как управиться с этой работой за месяц с нашими измученными лошадьми; да если мы и управимся, поможет ли нам это? Мы не успеем ничего посадить на своих полях и умрем голодной смертью, если нас еще раньше не прикончит тяжелая работа. Нам нельзя возвращаться домой с такой вестью, чтобы к старому горю наших близких не прибавилось новое.
Тут Зеленый Охотник погрозил длинной, тощей черной рукой в сторону замка и поклялся жестоко отомстить его хозяину за такое тиранство. Крестьянам же он пообещал помочь: на своей упряжке, которой в этих краях нет равных, он возьмется перевезти от Кирхштальдена, что по ту сторону Сумисвальда, до Бэрхагена все буки, которые они смогут туда свезти, назло рыцарям, к тому же за умеренную плату.
Бедные люди вняли этому неожиданному предложению: ведь до Кирхштальдена они могли бы довезти деревья и сами, работая при этом на своих полях. Поэтому старик сказал:
— Ну, говори тогда, чего ты потребуешь от нас, чтобы наша сделка состоялась?
На это лицо Зеленого Человека приобрело лукавое выражение, опять словно заискрилась его бородка, змеиным огнем заблестели глазки, и жутковатая улыбка задрожала в уголках рта, когда он ответил:
— Как я уже говорил, мне нужно всего лишь некрещеное дитя.
Словно молнией пронзили эти слова людей, пелена спала с их глаз, и они разбежались в разные стороны, словно солома, подхваченная ветром.
Громко захохотал Зеленый Охотник, так что рыбы зарылись в ил, а птицы улетели в чащу леса.
— Подумайте хорошенько, посоветуйтесь с вашими бабами, и на третью ночь я снова будут ждать вас здесь! — крикнул он вслед убегающим, и его слова застряли у них в ушах, как стрела с крючком застревает в теле.
Бледные, дрожащие, мчались мужчины по домам; никто не оглядывался на бегущего рядом, никто не смел ни за какие богатства обернуться назад. Когда испуганные люди примчались домой, как голуби, загоняемые хищной птицей в голубятню, страх поселился в каждом доме. Страх, поразивший мужчин, заставил дрожать и стариков, и женщин.
Сгорая от любопытства, женщины до тех пор приставали к мужчинам с расспросами, пока те не сдавались и не открывались им всем в самом укромном уголке доме. Каждый мужчина поведал жене о том, что они услышали в замке, и женщины с гневом и проклятьями слушали их рассказы; рассказали и о том, кто им встретился и что им было предложено. Безотчетный страх охватил женщин, крик ужаса пронесся над горой и долиной, и у каждой в душе появилось такое чувство, будто именно ее ребенка хотел отнять злодей.
