Сьюзан Хаббард - Иная
Из гостиной я подслушала, как папа обсуждает это с миссис Макги. Его еще нужно было убедить, что со мной в чужом доме все будет в порядке.
— Ребенку нужны друзья, — твердо заявила миссис Макги. — По-моему, она до сих пор переживает гибель соседской кошки. Ей надо отвлечься.
— Ари очень хрупкая, миссис Макгаррит. Она не такая, как другие дети.
— Вы чрезмерно ее опекаете, — возразила миссис Макги с силой, которой я в ней не подозревала.
— Она так уязвима. — Папин голос звучал негромко, но убедительно. — Я могу только надеяться, что она не унаследовала мой недуг, поскольку мы не располагаем средствами для выяснения этого наверняка.
— Об этом я не подумала, — сокрушенно отозвалась миссис Макги. — Извините.
После паузы отец сказал:
— Я не возражаю, чтобы Ари переночевала у вас, если вы обещаете не спускать с нее глаз и привезти ее домой, если что-нибудь пойдет не так.
Миссис Макги обещала. Я тихонько прикрыла дверь гостиной, гадая, чем же так обеспокоен папа. В своей чрезмерной озабоченности он напомнил мне отца принцессы из «Принцессы и гоблина», панически боявшегося, что его дочь похитят ужасные твари, которые прокрадывались в ее комнату по ночам.
Когда мы приехали, у Майкла громко играла рок-музыка, и первые слова миссис Макги были: «Выключи сейчас же!» Кэтлин, пританцовывая, спустилась по лестнице мне навстречу. Она еще не успела переодеть школьную форму: темно-зеленый клетчатый джемпер поверх белой блузки с коротким рукавом, юбка в складку, белые гольфы и дешевые спортивные тапочки. Она завалила экзамен по всемирной истории, и теперь ей приходилось посещать летнюю школу.
— Только посмотрите на нее! — воскликнула она.
На день рождения я потребовала и получила новый наряд, который и был сейчас на мне: бледно-голубую футболку и вельветовые джинсы в тон. И то и другое, в отличие от моей обычной одежды, сидело на мне как влитое. И я начала отращивать волосы, которые Деннис прежде подстригал в каре длиной до подбородка.
— Как тебе?
— Сексуально, — выдохнула она.
— Кэтлин! — прикрикнула миссис Макги. Но я поняла, что она не лжет, когда в комнату вошел Майкл. Он только взглянул на меня и «упал в обморок» на диван.
— Не обращай на него внимания, — сказала Кэтлин. — Пойдем, я переоденусь.
Наверху я валялась на кровати Кэтлин, пока она натягивала джинсы и футболку. Форму она скатала в комок и запинала в угол.
— Это моей сестры Морин, — объяснила она.
Морин была старшей, и я редко видела ее, потому что она училась в бизнес-колледже в Облани.
— Бог знает, кто носил это до нее! Я стираю это тряпье через день, и все равно оно пахнет. — Кэтлин скорчила рожу.
— Как мне повезло, что не приходится носить форму, — поддразнила я ее, потому что она говорила мне это по три раза на неделе.
Мы завели привычку болтать каждый вечер по телефону по часу, а то и дольше, если никто не возражал, и проклятие школьной формы служило регулярной темой наших бесед. Так же как и игра в «перегадки», в ходе которой мы старались перещеголять друг друга в придумывании максимально отвратительных подвигов во имя любви. На данный момент лидировало: «Смогла бы ты съесть использованную зубную нить своего возлюбленного?» Это Кэтлин придумала. Ее также очень интересовала отцовская волчанка, о которой ей рассказала мать. Как-то раз она спросила меня: как мне кажется, не больна ли и я.
— Не знаю, — ответила я. — Видимо, анализы на волчанку не делают.
Потом я сказала, что не хочу больше об этом разговаривать, и она сказала, что понимает.
— И что же ты получила на день рождения? — Она уселась на пол, расплетая волосы.
— Эту новую одежду, — напомнила я. — И обувь. — Я задрала штанину и выгнула лодыжку.
«Конверс ол старз»![3] — Кэтлин подобрала одну из своих дешевых кроссовок и швырнула в мою сторону. — Ты теперь круче меня. — Она прикинулась, будто рыдает, уронив голову на руки, затем подняла глаза и заявила: — Понарошку. Я запустила в нее подушкой.
— А еще что? — спросила она.
— Что еще мне подарили? Ну, книжку.
— Про что?
Я заколебалась, ибо подозревала, что тут поработала ее мама.
— Ну, это как бы руководство по вступлению в женственность, — скороговоркой произнесла я, дабы отделаться.
— Неужели «Девушка становится женщиной»?
Я кивнула, а Кэтлин хихикнула:
— Бедная Ари. Бедные мы.
Я уже пролистала книжку, в мягком переплете цвета морской волны, изданную производителем «средств женской гигиены» (бесплатные образцы которой прилагались в приклеенном к обложке целлофановом пакете). Там имелись фразы типа: «Твое тело совершенно уникально, это настоящее чудо, заслуживающее, чтобы его оберегали и защищали ежедневно» и «Ты вступаешь в священное царство женственности!» Общий тон, неумолимо бодрый, вселял некоторое беспокойство. Неужели мне придется усвоить такое отношение к вопросу, чтобы вступить в «священное царство»?
— У тебя уже начались? — Кэтлин взглянула на меня сквозь завесу волос.
— Еще нет.
Я не представляла, как буду переживать ежемесячное испытание, которое в книге пытались изобразить столь ценным, но вслух этот не сказала. Учитывая спазмы и общую неприятность процесса, я бы предпочла вообще обойтись без этого.
— У меня начались с полгода назад. — Кэтлин откинула волосы назад и внезапно показалась мне старше. — Все не так уж плохо. Хуже всего колики. Мама рассказала мне, чего ждать, причем гораздо честнее, чем эта тупая книжонка.
Я подумала о своей матери, и Кэтлин пристально посмотрела на меня.
— Ты скучаешь по ней?
— Я не знала ее. Но все равно скучаю. Она исчезла, когда я родилась.
— Мама нам говорила, что она легла в больницу и больше оттуда не вышла. Знаешь, Ари, иногда, родив ребенка, женщины как бы сходят с ума.
Это было для меня новостью.
— Ты хочешь сказать, что моя мать спятила?
Кэтлин придвинулась ко мне и взяла за руку.
— Нет-нет. Я понятия не имею, что именно произошло. Но такое возможно. Это случилось с миссис Салливан с нашей улицы. Она родила, а спустя несколько дней ее забрали в «Марси». Знаешь, приют для душевнобольных. Стоит туда попасть, обратно уже не выйдешь.
Миссис Макгаррит крикнула, чтобы мы спускались к столу, и я более чем охотно подчинилась. Кэтлин вызвала у меня новый образ матери, самый что ни на есть непривлекательный: безликая женщина, затянутая в смирительную рубашку, запертая в камере с мягкими стенами.
Стол накрыли по-особенному, поставив на моем месте тарелку цвета сливок, расписанную крохотными зелеными листочками, вместо обколотой фаянсовой, как у остальных. Рядом с тарелкой лежали подарки: пять или шесть маленьких свертков, украшенных бантиками из фольги. Уолли успел слегка пожевать пару бантиков.
