Мелисса Марр - Хранители могил
— Так я поехал? Может, там нужно что-то сделать? Ты скажи, я сделаю.
— Там все сделали и без нас с тобой. Прости меня, Байрон. Я не могу сейчас ответить на все твои вопросы. — Уильям открыл дверь на лестницу. — Но правила есть правила.
— Я вернулся в Клейсвилл. Внешне это выглядело вполне объяснимо: сын вернулся, чтобы помогать своему пожилому отцу. Но дело было не только в этом. И ты, наверное, знал.
Сказанное Байроном не было вопросом, и все же Монтгомери-старший ответил на них:
— Знал, Байрон. Клейсвилл — наш родной город. Хороший город. Безопасный. Здесь ты можешь спокойно растить детей и знать, что они защищены от множества неприятностей. У тебя было достаточно времени, чтобы сравнить жизнь в Клейсвилле и в других местах.
— Защищены? — переспросил Байрон. — Мэйлин умерла не своей смертью. Ее убили.
Лицо Уильяма вдруг постарело на несколько лет. Правда, этот длилось всего мгновение.
— Этого можно было избежать. Если бы я знал… если бы она знала.
Монтгомери-старший сморгнул навернувшиеся слезы.
— Поверь мне, Байрон. Случившееся — это исключение из правил. Клейсвилл — безопасное место. Тебе есть с чем сравнивать.
— Ты так говоришь, будто за пределами Клейсвилла лежит совершенно другой мир.
Уильям тяжко вздохнул. Этот разговор происходил у них далеко не первый раз, разочаровывая и отца, и сына.
— Байрон, потерпи еще пару дней, и ты получишь ответы на все свои вопросы… А сейчас прошу тебя, не донимай меня.
— Значит, ты все-таки понимаешь, что мне нужны ответы… Хорошо, я не буду тебя ни о чем спрашивать. А сейчас… пойду, пройдусь. Подышу воздухом.
Уильям кивнул. Он повернулся к двери, но Байрон успел заметить на отцовском лице какое-то новое, непривычное выражение. Казалось, Мотгомери-старший о чем-то сожалеет. Потом Уильям распахнул дверь на лестницу, вошел и тут же закрыл за собой дверь. Мягко щелкнул замок.
Байрон вышел через боковую дверь. Идти пешком расхотелось. На мотоцикле будет быстрее. Он направился к раскидистой иве, под которой стоял его «Триумф». Задний двор похоронного заведения ничем не отличался от дворов всех остальных домов этого квартала. Забор из деревянного штакетника, который неплохо было бы заново покрасить. Просторное крытое заднее крыльцо с двумя креслами-качалками и небольшими качелями. Азалии, цветочные клумбы. Байрон вспомнил, как мать любила возиться с цветами. Цветы продолжали цвести и сейчас, спустя годы после ее смерти. Дубы и ивы давали тень всему двору и половине крыльца. Все было, как в детстве Байрона. Все, как в соседних дворах. Никто бы и не подумал, что в этом доме мертвецов готовят в последний путь.
Под ногами привычно хрустел гравий. Взявшись за руль мотоцикла, Байрон выводил его в проезд. Мать терпеть не могла мотоциклы и запрещала запускать двигатель под окнами кухни. Старая привычка сказывалась и сейчас. Иногда Байрону хотелось, чтобы мать, как когда-то, вышла на крыльцо и принялась ворчать: «Опять натаскал грязи в дом!» Но мертвые не возвращаются.
Мальчишкой Байрон думал обратное. Он был готов поклясться, что в один из вечеров видел Лили Инглиш, сидящей на заднем крыльце. Байрон увидел ее из окна своей комнаты и побежал на кухню, чтобы сообщить родителям. Отец не стал слушать его рассказ и велел отправляться спать, а мать заплакала, уронив голову на кухонный стол. Через пару дней она вырвала с корнем все цветы из клумбы, перекопала землю и посадила новые. Байрон рассудил: наверное, взрослым тоже непросто находиться рядом с покойниками. Он даже хотел спросить, снятся ли матери страшные сны, как ему, но не решился. Его родители редко ссорились, но чем старше становился Байрон, тем яснее он ощущал нарастающую напряженность между отцом и матерью. Они любили друг друга, но участь «жены Гробовщика» в конце концов доконала мать Байрона.
Байрон выехал на улицу и прибавил скорость. По сравнению с городами, где он жил, движения на клейсвиллских улицах почти не было. Шум ветра, рокот мотора и изгибы дороги превратили поездку почти что в дзен-медитацию. Из головы исчезли все мысли. Байрон забыл про Лили Инглиш, свою мать и Ребекку… Возможно, мысли о Ребекке все-таки оставались где-то на периферии его сознания, но вскоре он отогнал от себя и их. Пусть ему не освободиться от зова Клейсвилла, но он может освободиться от воспоминаний. Хотя бы на время. Байрон прибавил еще скорости, и теперь любой поворот заставлял его опасно наклоняться в сторону тротуара. Он явно рисковал, и ему это нравилось. Давало чувство свободы или что-то, близкое к этому.
4
Уильям стоял в тишине гримерно-одевальной комнаты. Перед ним на стальном столе лежала Мэйлин. Точнее, тело Мэйлин. Ее самой здесь уже не было. Уильям знал это. Мертвое тело не принадлежало женщине, которую он любил почти всю свою жизнь.
— Даже сейчас я хочу знать твое мнение. Не привык что-либо делать, не спросив тебя, — тихо сказал Уильям.
Сколько раз они стояли перед этим столом вместе, и ни разу ему и в голову не пришло, что однажды кто-то из них займет свое место на ложе из нержавеющий стали, а другой будет стоять рядом и отказываться верить в случившееся.
— У тебя бывали сожаления? — спросила она.
Мэйлин не поднимала головы. Ее рука лежала на груди сына. Джимми так и не оправился после смерти Эллы. Он не унаследовал от родителей ни стойкости духа, ни твердости характера. Мэйлин и Джеймс были волевыми натурами, иначе они бы не создали семью и не вырастили детей.
— Сожаления? — повторил Уильям. — О том, что мы делаем? Нет.
— А о том, что не сделали, не жалеешь? — спросила Мэйлин, поворачиваясь к нему.
— Мэй… ты же знаешь, этот разговор нам ничем не поможет. — Уильям обнял ее за плечи. — Когда нас с тобой призвали, мы уже не были свободны. Ты ответила согласием на предложение Джеймса. Я нашел Энни. Я любил ее. И сейчас люблю.
— Иногда я думаю… если бы мы тогда оба послушались голоса сердца…
— Зачем думать о том, чего не случилось? У вас с Джеймсом была хорошая жизнь. И у меня с Энни тоже.
Уильям не пытался обнять Мэйлин. За несколько десятков лет он изучил ее характер и научился ждать подходящего момента.
— У нас была хорошая жизнь. А потом — смерть за смертью. Мой муж мертв, внучка мертва. Теперь и сын.
По щекам Мэйлин катились слезы, которые она и не думала вытирать.
— Правда, у меня осталась дочь и двое родных внучек. Но Сисси и эти глупые девчонки только и умеют, что злиться на весь мир. Бекс мне не родная внучка, однако я считаю ее частью семьи. Она — моя. Бекс — это все, что у меня осталось.
