Лорел Гамильтон - Пляска смерти
— Мне страшно.
Он снова кивнул:
— А что, если ты его любишь? Что, если ты отдашь ему сердце целиком, а он бросит тебя, как ты бросила столько других?
Она снова кивнула дрожащей головой:
— Да.
— Тебе нужна помощь, Ронни, помощь профессионала. Я тебе могу рекомендовать одну.
Я знала, что Натэниел посещает психотерапевта, но никогда не слышала, чтобы он кому-нибудь об этом говорил — в таком контексте.
— Я к ней хожу уже несколько лет — она хороший врач. И сильно мне помогла.
Лицо его стало куда менее суровым, чем было.
Ронни смотрела на него, как беспомощная птица на змею.
Он подошел к висящей над телефоном пробковой доске — там были приколоты визитные карточки, висели важные номера, записки. Одну карточку он снял, подошел к Ронни и протянул ей.
— Если она не сможет тебя принять, посоветует кого-нибудь, кто может.
Ронни осторожно взяла карточку за уголок, будто боясь, что эта штука может цапнуть. Посмотрела на Натэниела расширенными от страха глазами, но карточку спрятала в карман джинсов.
— Прости меня, Анита. Прости мне это… все вот это. Мне очень жаль. — Она посмотрела на Натэниела, потом на меня. — А сейчас я уйду и оставлю вас расхлебывать эту кашу — как всегда делаю. Простите.
И она вышла. Дверь за ней закрылась.
Мы постояли втроем молча, ожидая, пока ударная волна уляжется. Но у нас были, конечно, и другие проблемы, кроме трудностей Ронни.
Мика повернулся ко мне:
— Так есть у нас каша, которую надо расхлебывать?
— Я пока не знаю, — ответила я.
— Но ты думаешь, что ты беременна?
Я кивнула:
— Последний месяц я пропустила. Я хотела выяснить точно, а потом уже говорить. — Вздохнув, я скрестила руки под грудью. — Тест на беременность я не купила, потому что не знала, как его проделать, чтобы никто из вас не узнал.
Натэниел встал рядом со мной, сбоку, чтобы не закрывать от меня Мику.
— Анита, тебе не надо проходить через все это одной. Пусть хоть один из нас держит тебя за ручку, пока ты будешь ждать, поменяют ли цвет полосочки.
Я посмотрела на него:
— Ты так говоришь, будто тебе приходилось.
— Однажды. Она не была уверена, что это от меня, но других друзей, чтобы держать за ручку, у нее не было.
— Я думала, что я у тебя первая.
— Она узнала, что я ни разу в жизни не был с девушкой, и решила ликвидировать этот пробел. — Он говорил совершенно будничным голосом. — Я это не очень хорошо умел, но она оказалась беременна. Скорее всего это был кто-то из ее клиентов, но мог быть и я.
— Клиентов? — спросил Мика.
— Она была тогда в игре, как и я.
Я знала, что «быть в игре» — означает проституцию, но обычно у Натэниела «игра» — это было время, когда он был на улице. С улицы он ушел в шестнадцать.
— И сколько же тебе было лет тогда? — спросила я.
— Тринадцать.
Выражение моего лица заставило его рассмеяться.
— Анита, я ни разу не был с девушкой, но мужчин повидал много. И она решила, что мне надо знать, как это с женщиной. Она была моим другом, защищала меня иногда, когда могла.
— А ей сколько было? — спросил Мика.
— Пятнадцать.
— Боже мой, — сказала я.
Он улыбнулся — своей ласковой, почти снисходительной улыбкой, которая всегда напоминала мне, какая у меня была тепличная жизнь.
— И она оказалась беременна, — тихо сказал Мика.
Натэниел кивнул.
— Шансы все были за то, что это не мой ребенок. Секс у нас был дважды. Один раз — чтобы я понял, нравится ли мне это. Второй раз, чтобы я лучше научился.
Лицо его стало мечтательным — я раньше такого не видела.
— Ты ее любил, — сказала я как можно мягче.
Он кивнул:
— Моя первая страсть.
— Как ее звали? — спросил Мика.
— Джини, ее звали Джини.
Я едва не удержалась от вопроса, но он впервые заговорил об этой стороне своей жизни, и я спросила:
— И что было дальше?
— Я держал ее за руку, пока проявлялся положительный результат. Ее сутенер оплатил аборт. Я поехал с ней и еще одна девушка. — Он пожал плечами, и тот тихий свет ушел из его глаз. — Она не могла его сохранить. Мы все это знали.
Вдруг у него стал очень печальный, тоскливый вид.
Я не могла этого видеть и обняла его, и он не сопротивлялся и обнял меня в ответ.
— Что с ней сталось? — спросил Мика.
Он напрягся в моих объятиях, и я знала, что ответ не будет приятным.
— Погибла. Попался ей не тот клиент, и он ее убил.
Я обняла его крепче:
— Натэниел, мне очень жаль.
Он обнял меня — судорожным, почти яростным объятием и отодвинулся, чтобы взглянуть мне в лицо.
— Мне было тринадцать, ей — пятнадцать. Мы оба были уличные проститутки. Оба сидели на наркоте. Ребенку там делать было нечего. — Очень серьезно смотрели его глаза. — Сейчас мне двадцать, тебе двадцать семь. У каждого из нас хорошая работа, деньги, дом. Я чист уже три, почти четыре года.
Я отодвинулась:
— Ты о чем?
— Я говорю, что у нас есть выбор, Анита. Выбор, которого в прошлый раз у меня не было.
У меня пульс забился в горле, грозя задушить.
— Даже если я… — со второй попытки я произнесла это слово, — …беременна, то не знаю, хочу ли я оставить ребенка. Вы ведь это понимаете?
В груди свернулся такой тугой ком, что дышать было трудно.
— Тело твое, — сказал он, — и я это понимаю. Я только сказал, что у нас сейчас не одна дорога, только и всего. А выбор — твой.
— Да, — сказал Мика. — Женщина — ты, и нравится это кому-то или нет, окончательный выбор должен принадлежать тебе.
— Твое тело — и выбор твой, — подтвердил Натэниел, — но тест на беременность нам нужен. Нам нужно знать.
— А сейчас мы опаздываем, — сказала я. — Вам, ребята, нужно в душ, и потом всем нам ехать к Жан-Клоду.
— И ты действительно со всем этим можешь ехать на прием? — спросил Натэниел.
— Должна.
Он покачал головой:
— Опаздывать сейчас модно, а Жан-Клод не будет возражать, когда узнает почему.
— Но… — начала я.
— Он прав, — перебил Мика. — Или только я считаю, что свихнусь, если буду вынужден сегодня улыбаться и кивать, все время гадая?
Я обхватила себя за плечи:
— Но что, если он окажется положительным, что, если…
Я даже договорить не могла.
— Тогда и разберемся, — ответил Мика.
— Что бы ни случилось, а все будет хорошо, Анита. Обещаю, — сказал Натэниел.
Мой черед настал посмотреть ему в лицо и осознать, как он молод. Между нами всего семь лет разницы, но это могут быть важные семь лет. Он обещает, что все будет хорошо, но некоторые обещания сдержать невозможно — как ни пытайся.
