Стивен Кинг - Сияние
— Автоматического отключения нет?
— Не-а. Когда его делали, такое еще не требовалось. Нынче федеральное правительство во все сует нос, а? ФБР вскрывает почту, ЦРУ сажает жучков в поганые телефоны… видали, что стряслось с этим… Никсоном. Жалостное было зрелище, да?
Но ежели просто ходить сюда регулярно и проверять давление, все будет в лучшем виде. Да не забудьте переключать трубы так, как он хочет. Больше сорока пяти по Фаренгейту ни в одном номере не будет… разве что зима выдастся шибко теплая. А в своей квартире топите сколько влезет.
— Как насчет водопровода?
— О’кей, я аккурат к этому подхожу. Вон сюда, под арку.
Они прошли в длинное прямоугольное помещение, которое, казалось, тянется на мили. Уотсон потянул за шнур, и единственная семидесятипятиваттная лампочка залила бледным колеблющимся светом пространство, где они стояли. Прямо перед ними находилось дно шахты лифта; к блокам футов двадцати в диаметре и массивному, облепленному грязью мотору спускались провода в замасленной изоляции. Повсюду были бумаги — уложенные в стопки, связанные в пачки, сложенные в коробки. Некоторые картонки были подписаны: Документы, Счета или Квитанции — НЕ ВЫБРАСЫВАТЬ! Едкий запах отдавал плесенью. Часть коробок развалилась, выплеснув на пол пожелтевшие хрупкие листки, которым, по-видимому, было лет двадцать. Джек зачарованно огляделся — тут, по-видимому, находилась вся история «Оверлука», погребенная в гниющих коробках.
— Не лифт, а сука, только и знает, что ломается, — сказал Уотсон, ткнув в него пальцем. — Я знаю, чтоб держать ремонтника подальше от этой сволочи, Уллман кормит госинспектора по лифтам потрясными обедами. Ладно, тут у вас — центральный узел водопровода. — Прямо перед ними уходили в высоту, теряясь в темноте, пять больших труб, каждая была обернута изоляцией, перехваченной стальными обручами.
Уотсон указал на затянутую паутиной полку рядом с шахтой. Там валялось несколько грязных тряпок и блокнот с отрывными листками.
— Там схема водопровода, — сказал он. — Думаю, с протечками проблем не будет — сроду не бывало, — но трубы нет-нет да и промерзают. Единственно, как можно это предотвратить, — ночью немного ослабить краны, но их в этом хреновом месте сотни четыре. Попадись счет за воду на глаза этому жирному педику, что сидит наверху, он так разорется, в Денвере услышат. Разве не так?
— Я бы сказал, потрясающе тонкий анализ.
Уотсон восхищенно взглянул на Джека:
— Эй, приятель, вы, кажись, и впрямь из образованных. Говорите прямо как по-писаному. Я такое дело крепко уважаю, коли человек не этот… не голубой… А их пруд пруди. Знаете, кто несколько лет назад расшевелил студентов побуянить? Пидеры, вот кто. Они разочаровались, и пришлось им пойти на разрыв. Они это называют «вылезти из чулана». До чего мы так докатимся, елки-палки, уж и не знаю. Ну так вот, ежели вода замерзнет, скорей всего замерзнет она в этой шахте. Нет обогрева, понятно? На этот случай тут имеется вот что. — Он полез в сломанный ящик и достал маленькую газовую горелку.
— Как обнаружите лед, так просто отмотайте изоляцию и грейте. Ясно?
— Да. А если труба замерзнет выше центрального узла коммуникаций?
— Коли работать, как положено, и топить, такого быть не может. Все равно к другим трубам не пробраться. Да ладно, чего из-за этого переживать. Все будет нормально. Ну и погано же тут внизу! Полно паутины. У меня от нее аж мороз по коже, такое дело.
— Уллман рассказывал, первый зимний смотритель убил всю семью и покончил с собой.
— А, тот парень, Грейди. Я, как увидел, сразу понял — ненадежный человек, ухмылялся все время, чисто кот, что сметану слизал. Они-то тогда только начинали, а уж этот жирный болван Уллман и Бостонского душителя нанял бы, согласись тот работать за гроши. Лесничий из национального парка, вот кто их нашел, телефон-то не работал. В западном крыле наверху они были, на четвертом этаже, окоченели в камень. Девчушек больно жалко. Шесть и восемь. Сообразительные, что тебе мальчишки-рассыльные. Ах, черт, вот была беда! Уллман-то, когда сезон кончается, управляет каким-то поганеньким дешевым курортом во Флориде, так он — самолетом в Денвер и нанял сани, чтоб добраться сюда из Сайдвиндера, потому как дороги были перекрыты… Сани, можете себе представить? Он себе пупок надорвал, только б дело не попало в газеты. Признаться, ему это здорово удалось. Была заметочка в «Денвер пост», ну и, конечно, та вонючая газетенка, что издают в Эстес-Парк, укусила. Но и только. Здорово, коли учесть, что за репутация у этого места. Я так и ждал, что какой-нибудь репортеришка раскопает все по новой и просто вроде как втиснет Грейди туда же, чтоб оправдаться, на кой он копался в старых скандалах.
— В каких скандалах?
Уотсон пожал плечами.
— В каждом крупном отеле бывают скандалы, — сказал он. — И привидения в каждом крупном отеле имеются. Почему? Ну, черт возьми, люди приезжают, уезжают… Нет-нет, кто-нибудь и даст дуба в номере — сердечный приступ или удар, или еще что. Отели битком набиты суевериями. Никаких тринадцатых этажей и тринадцатых номеров, никаких зеркал на входной двери с изнанки и прочее. Да что там, только в прошлом июле одна дамочка померла тут, у нас. Пришлось Уллману этим заняться, и, будьте уверены, он справился. За это-то ему и платят двадцать две штуки в сезон, и, хоть я терпеть не могу этого поганца, надо признать, он свое отрабатывает. Кое-кто приезжает просто проблеваться и нанимает парня, вроде Уллмана, убирать за собой. Так и тут. Взять эту бабу — мне ровесница, как отдай, язви ее в душу! — патлы крашенные докрасна, что твой фонарь над борделем, титьки висят до пупа, потому как никакого лифчика у нее нету, вены на ногах сплошняком, здоровенные, ни дать ни взять карта из атласа дорог, побрякушки и на шее, и на руках, и в ушах болтаются. И притащила она с собой парнишку лет семнадцати, никак не больше, оброс до задницы, а ширинка выпирает, будто он туда комиксов напихал. Ну, пробыли они тут неделю, может, дней десять, и каждый день одна и та же разминка: она с пяти до семи в баре «Колорадо» сосет сладкий джин с водой и мускатом, да так, будто его завтра запретят законом, а он тянет и тянет одну бутылку «Олимпии». Она и шутит, и хохмит по-всякому, и всякий раз, как она чего-нибудь эдакое отмочит, парень скалит зубы, обезьяна хренова, будто эта баба ему к углам рта веревочки попривязывала. Только прошло несколько дней, и замечаем мы, что улыбаться ему все трудней и трудней, и Бог его знает, о чем ему приходилось думать, чтоб перед сном у него стояло. Ходили они, стало быть, обедать — он-то нормально, а ее качает из стороны в сторону, ясное дело, в стельку пьяная. А парень, как его дамочка не смотрит, то ущипнет официантку, то ей ухмыльнется. Черт, мы даже спорили, на сколько его еще хватит.
