Ужасы войны (ЛП) - Каррэн Тим
Штайн повернул собаку на вертеле, проткнул ее вилкой, и соки с шипением потекли в огонь.
- Мы должны рассказать эту историю, но никто нам не поверит.
- Но тела... они в том доме, - сказал Хольц.
- Пусть будут там, - сказал Кранц. - Мы убираемся из этого города. Я уже решил это. К черту эту войну.
Они сидели в подвале разбомбленного завода, с мрачными лицами и неподвижными глазами. Не было ни разговоров, ни жалоб, ни шуток. Обычное товарищество, несмотря на тяжелые обстоятельства, исчезло. Даже Крейг не хвастался женщинами, которых он знал в Берлине, девушками, с которыми он сводничал на Курфюрстендамм. Время от времени по улице проносился тяжелый транспорт, возможно, танк или моторизованная пушка.
Закурив русскую сигарету, Штайн сказал Люптманну:
- Расскажи нам историю, учитель. Расскажи нам о товарище Сталине. Мне это нравится.
Хотя Люптманн был не в настроении, он рассказал. Учитель. Да, до войны он был школьным учителем. Иногда он забывал об этом. Он прочистил горло и, глядя в огонь, продекламировал абсурдную фразу из советской пропаганды.
- Много-много лет медведь Сталин жил в девственном лесу. Потом в лес пришел русский генерал и попытался заманить медведя в ловушку. Он выставил бочку водки, Сталин выпил ее, стал очень пьяным и попал под власть русского генерала. Тот заставил Сталина танцевать. Однажды Сталин сбежал, и с тех пор он заставляет генералов танцевать.
- На конце веревки, - усмехнулся Штайн. - Когда его охватывает желание провести чистку.
Собака была готова, так объявил Штайн. Он снял ее с вертела и разделал на части. Некоторое время были слышны лишь звуки жадных пальцев и жующих ртов, ароматное мясо, высасываемое из костей и грызущих зубов. Они съели собаку целиком, а когда закончили, сидели с жирными лицами и ковырялись в зубах грязными ногтями.
Наконец Хольц сказал:
- Мы не можем покинуть город... мы должны соединиться с ротой.
- Черт, - сказал Штайн. - Какой еще ротой?
- Их больше нет, парень, - сказал ему Кранц. - Мертвы или захвачены в плен, и одно от другого не отличается, не так ли?
И это была та история, которую они постоянно слышали с того момента, как вошли в город: Красная армия не берет пленных, она расстреливает немцев на месте. Никто не знал, правда это или нет, но они верили. Вот почему, окруженные, избитые и голодные, небольшие группы захватчиков вермахта упорно сопротивлялись, сражаясь до конца, заставляя советские войска отбрасывать десятки жизней за каждую отнятую.
Люптманн симпатизировал Хольцу. Вся эта война и зверства, и все равно в нем сохранялась мальчишеская наивность. Это освежало. Но, несмотря на его сияющие глаза и идеализм, Штайн был прав: стрелковой роты больше не существовало. Она была разбита, обезглавлена и втоптана в мерзлую землю. Теперь остались только отставшие. Такие же, как они сами.
Это случилось в железнодорожном депо на Центральном вокзале. Русские, проливая кровь за каждый сантиметр, окопались за платформой, используя в качестве валов разбитые и перевернутые вагоны. Битва продолжалась почти двое суток. Сюрреалистический и оглушительный кусочек войны, заваленный обломками и трупами лошадей и людей. Грохот пулеметов, вой ракет и рев снарядов, земля тряслась от артиллерийских залпов, а "Юнкерсы" пикировали, как хищные птицы, сбрасывая боеприпасы. Так продолжалось в течение тридцати часов, пока они пытались вытряхнуть Советы из их нор.
То и дело полковник Хаузер, ожесточенный нечеловеческим упорством русских, посылал ударный отряд, и раздавался грохот стрелкового оружия и рев глубоко засевшего пулемета, а затем столпотворение, когда немцы пытались оттащить своих мертвецов. На русских сыпались снаряды, пока от депо и его вагонов не осталось ничего, кроме запутанного лабиринта из металла, горящего дерева и бетонных плит. Дым был таким густым, что ничего не было видно на десять футов в любом направлении. Был только запах пороха и горящих тел.
Конечно, русские были разбиты, конечно, они погибли или разбежались. Хаузер отдал приказ о штурме, и это было в духе русских - молча страдать, жертвуя сотнями, чтобы заманить врага. И они это сделали. Рота Хаузера была сокращена до половины личного состава после нескольких недель изнурительных, кровавых боев между домами, и те, кто остался, были втянуты в бой, а затем обрушились минометные снаряды, подкрепленные противотанковыми орудиями и пулеметами. Советские подкрепления появились в самый неподходящий момент, обстреляв немцев реактивными снарядами "Катюша", установленными на грузовиках. Их называли "сталинским органом" за визжащую музыку, которую они издавали, обрушиваясь на немцев с разрушительным эффектом. Когда дым рассеялся, остался только Хаузер со своей небольшой группой, которая отступала.
И с тех пор они отступали.
Это было неделю назад, и теперь люди Хаузера, за вычетом Хаузера, уже не были элитными ударными войсками вермахта, прорезавшими советскую оборону, как раскаленный клинок; они были просто ходячими мертвецами... оборванными, истощенными и с впалыми глазами, ищущими тихую могилу, чтобы лечь в нее.
Крейг, который так долго молчал, сказал:
- В моей деревне, в Кринештадте, старухи рассказывали нам, детям, сказку. Сказку о пожирательнице детей. О женщине, которая ела детей в лесу. Она была похожа на нашу волчицу... отчасти женщина, отчасти животное. Когда ее схватили, ее кастрюля была наполнена детским мясом. Ее сожгли на костре как оборотня.
Штайн рассмеялся.
- Да, прямо как в Сталинграде, сожгли на костре. А мы, друзья мои, всего лишь пепел, - чтобы проиллюстрировать это, он подбросил в огонь несколько угольков.
Штайн рассмеялся.
- Это Вульф, - сказал Хольц, его голос был едва слышным шепотом. Штайн рассмеялся. - Вот что это была за штука: Вульф.
Штайн рассмеялся.
- Просто история, - сказал Штайн, отказываясь обсуждать ее.
Но все они думали об этом и не могли перестать думать. Вульф. История, которая муссировалась неделями, месяцами. Какое-то огромное и громоздкое чудовище, которое ходило вертикально и появлялось только во время самых кровавых битв, было замечено, как оно утаскивало трупы только что умерших. Если эти рассказы были правдой, то Вульф пожирала не только немецких, но и русских мертвецов. Многие утверждали, что видели ее... мохнатое, мерзкое существо с глазами, которые светились красным в темноте, от нее исходило зловоние теплой падали. Даже у русских крестьян было для нее название, нечто древнее и злобное, что веками преследовало поля сражений: "волколак" или "волкулак", пожиратель мертвых и умирающих.
Люптманн ничего не сказал. Город был мертв, как и те, кто населял его труп, и стоит ли удивляться, что мрачный жнец явился сюда в виде демонического волка? Сталинград был сумасшедшим домом, просто и ясно. Как долго можно было сражаться за обломки, руины и осколки, прежде чем сойти с ума? Дни проходили в боях за один дом, за одну вершину холма, за один разбитый участок улицы. В Сталинграде люди были скотом, брошенным на растерзание железным зубам мясопожирающего, трупораздирающего аппарата смерти. И этот аппарат работал круглосуточно, губка, топливом для которой служила кровь, высасываемая галлонами и реками, а брюхо топилось трупами вместо угля. Берлин бросал дивизию за дивизией на сталинградскую бойню, и что же? Людей формировали, пасли, кормили и поили, а затем приносили в жертву этому огромному, мрачному зверю, чей желудок никогда не был полон, который ел, рвал и глотал, всегда желая большего, никогда не отодвигаясь от стола.
Да, в своем разочаровании Люптманн понимал, что его и всех остальных вскормили на сладком бульоне пропаганды, как и всех мужчин на всех войнах. Их откармливали, похлопывали по спине и посылали на убой, посылали сражаться за тлеющую тушу. А теперь? Ничего. Смерть и расчленение, холод, голод и безнадежность. Нет больше ни рейха, ни фатерланда, ни Гитлера с его лживыми обещаниями. Только этот расчлененный город, горящий и гниющий, огромное кладбище, на котором обитают чудовища и люди, которые, возможно, были еще хуже.
