Призрачный свет - Уинтл Уильям Джеймс
На этот раз она была открыта, и между страницами лежала увядшая роза, которая при прикосновении рассыпалась в пыль. Очевидно, он лежала там уже много лет. Это еще больше усугубило загадку, которую я пытался разгадать, внимательно изучив книгу. Оказалось, что она состоит из серии любовных писем, датируемых временами Карла I, и своего рода дневника того же периода. Письма были по-своему трогательны, а в дневник записывались только обыденные поступки и переживания деревенской дамы, живущей однообразной и упорядоченной жизнью.
Не было абсолютно ничего, что указывало бы на то, почему кто-то или что-то из любой другой сферы существования должно было интересоваться этой книгой и, по-видимому, изучать ее, когда простые смертные спят. Но много раз после этого я находил книгу лежащей на столе, при отсутствии любого живого человека, которому бы понадобилось снять ее с полки. Тайна так и не была разгадана, и никакого разумного объяснения не было предложено.
Все это случилось несколько лет назад. На днях я встретил Джека Болтона и спросил его, случалось ли в Мостин-Грейндж что-нибудь странное. Он ответил, что каждодневные заботы оставляют мало времени для чего-то необычного, — ответ, который я могу расценить только как попытку уклониться от ответа.
Дом на скале
Все это произошло из-за того, что Сирил был слишком умен. Он впал в обычную ошибку, полагая, что таинственное нечто в его внутреннем сознании, которое он называл интуицией, было более здравым руководством к действию, чем обычный здравый человеческий смысл. Ему казалось, что лучший способ отвлечься от забот жизни, — это уединение, и вот тут-то он совершил ошибку. Самая большая из всех проблем, — это вы сами, во всяком случае, так было в случае с Сирилом. Потому что именно тогда он поверил, будто у него есть основания для беспокойства.
Что это было, не имеет отношения к нашей истории, поэтому нам не нужно останавливаться и размышлять об этом. Но это было нечто, требовавшее лечения, по словам Сирила, и лечение, которое требовалось, состояло в том, чтобы уйти от повседневности. Он заглядывал в читальный зал Британского музея в межсезонье, когда все разъезжаются, кроме дамы, которая пишет статьи для высшего общества, и мужчины, пытающегося найти решение квадратуры круга. Он прослушал курс университетских лекций по умножению эго, а также попробовал ловить лосося в низовьях Темзы. Но не мог избавиться от беспокойства.
И тут его осенила блестящая идея. Он был почти готов вознегодовать на внезапность, с которой она его поразила, ибо все, что имело привкус фамильярности, казалось особенно оскорбительным в его теперешнем настроении. Но от этой идеи не следовало отказываться: она должна была обрести воплощение. И он был вынужден признать, что идея была не такой уж плохой. Об этом стоило подумать, а думать — значит действовать.
Дело было вот в чем. Один его друг построил что-то вроде дома на одиноком утесе, в стремлении уединиться и писать романы. Дом располагался в уединенном месте, вдали от всего, кроме моря, на частной территории, и его обитатель мог быть свободен от посетителей, как ему того хотелось. Так случилось, что в утренней газете он увидел, что его друг проезжает через город и остановился у «Лэнгхэма». Сирил поднял трубку и набрал номер.
— Это ты, Говард? Как поживаешь? Нет, чувствую себя немного вялым, нервы тоже слегка не в порядке. Наверное, требуют отдыха. Послушай, старина, если твоя лачуга на утесе свободна, могу ли я пожить там недельку — другую? Что? Собираешься ее снести? Привидения? Крысы! Я не боюсь привидений. Да, спасибо; я закажу запас провизии и сделаю все сам, спасибо. Не нужно никого беспокоить. Большое спасибо, старина, это очень любезно с твоей стороны.
Итак, дело было улажено, и на следующий день долгая поездка по железной дороге, за которой последовало еще более длительное путешествие в коляске, привели Сирила к дому на утесе. Конечно, он оказался таким уединенным, как только можно было желать. В пяти милях от ближайшего города или, вернее, деревни, в доброй миле от главной дороги, в частном поместье, в котором редко кто жил, спрятавшийся за густыми зарослями кустарника и папоротниками по колено, это было идеальное место для человека, который стремился к одиночеству.
Обстановка, помимо желанного уединения, была просто великолепна. Дом стоял почти на самом краю высокого известнякового утеса, отвесно спускавшегося на сто футов к волнам, бьющимся у его основания. Утес возвышался, как миниатюрный мыс, рядом с маленькой бухтой, усеянной огромными валунами, вокруг которых длинные водоросли извивались, подобно водяным змеям, когда прилив сменял отлив, и наоборот. Со всех сторон утесы были пронизаны пещерами, которые волны выбили в древних скалах своим непрерывным накатом, а над головой висели цепкие массы морского укропа и других растений.
Взору открылась бесконечная пустыня, нарушаемая только скалистым островом, видневшимся на горизонте в ясные дни, а еще ближе — зазубренными скалами, поднимавшимися над поверхностью во все время, кроме самых высоких приливов, и угрожавшими неосторожному кораблю неминуемой гибелью. С трех сторон лежало море, а с четвертой, обращенной к суше, — как мы уже видели, — виднелись буйные заросли, окруженные густыми деревьями и возвышающимися холмами. Не было видно ни дома, ни каких-либо признаков человеческой жизни; а тропинку, которая вела к утесу, было трудно найти, так сильно она заросла кустарником и папоротником.
Сирил стоял на краю обрыва и поздравлял себя. Наконец-то ему удалось уйти от всего. Никто и ничто не будет ему здесь мешать. Благодаря телеграмме, посланной накануне, достаточный запас продовольствия и других необходимых вещей был отправлен из города на утес и оставлен в беспорядке на маленьком крыльце. Он любил работать руками; он вполне мог сам готовить себе еду; ему не были нужны слуги. Поэтому он огляделся вокруг с нескрываемым удовлетворением.
Дом на утесе вряд ли можно было назвать домом в строгом смысле этого слова. И это был не совсем летний домик или беседка. Это было простое деревянное строение в один этаж, состоящее из двух маленьких комнат для жизни и сна и своего рода прихожей, где стояла керосиновая печь и несколько предметов кухонного обихода. Входное крыльцо находилось сзади, а фасад выходил на море, два окна выходили на неглубокую веранду. Мебель тоже была самой простой, на полу не было ковров, на стенах висели картины; отсутствие соседей делало ненужными жалюзи и занавески на окнах.
Сирил стоял, глядя, как солнце опускается на ложе опалово-серого цвета, окрашенное пурпурным сапфиром, и длинные сверкающие рубиновые лучи играют на сонных волнах. Проходивший мимо рыбак увидел его издали на фоне неба и задумался, кто бы это мог быть: и это был последний раз, когда человеческий глаз видел его живым.
Что произошло в доме на утесе, и как зародился и рос ужас, пока не закончился катастрофой, вряд ли станет известно. Уста Сирила смолкли навеки: а то, что наблюдало и ждало, исполнило свое ужасное предназначение и, может быть, исчезло безвозвратно. Все, что у нас есть, — это разрозненные короткие заметки, написанные на клочках бумаги. Они, без сомнения, были написаны в порядке развития событий; но когда их нашли, ветер раскидал их по полу, и было невозможно сделать больше, чем сложить их в предполагаемой последовательности. Мы так и сделали, то есть, расположили их в том порядке, который показался нам наиболее вероятным, и получили связную историю, насколько это оказалось возможно.
Похоже, пока Сирил стоял там и смотрел на закат, его мысли вернулись к телефонному разговору с владельцем дома, который сказал что-то о намерении снести его, потому что там водятся привидения. Сирил гордился своим здравым смыслом. Не будучи особенно скептичным, он также отнюдь не был легковерным. Он требовал доказательств, прежде чем поверить во что-то невероятное, а доказательства существования чего-то оккультного казались ему крайне слабыми. У него не было ни воображения, ни фантазии: он не жаловался на нервы, хотя и признался Говарду, что в данный момент они немного расшатаны.
