Фантом. Последние штрихи - Тессье Томас

– Эх, ты ничего не замечаешь, Головастик. Хорошо, я скажу. Когда мне было столько же лет, сколько тебе, моя мама посмотрела в мои глаза и сказала «Твой правый глаз мутный. Мутный». И один из моих братьев начал меня дразнить: «Твой правый глаз мутный, Мутный?» А я ответил: «Нет, просто мутный». С тех пор меня и зовут Мутным. Понятно?

– Но твой глаз не мутный, ведь так? – Нед не знал, как выглядят мутные глаза. Он ни о чем подобном не слышал.

– Наверняка мутный. Все так говорят.

– Как ты видишь, ну, нормально? – спросил Нед.

– Да, я хорошо вижу. Только все кажется немного мутным.

Мужчины снова расхохотались, и Лузгарь открыл очередную банку пива.

– Хотите, скажу свое второе имя? – предложил Нед.

– Конечно, хочу.

– И я.

– Майкл. Так зовут моего отца.

– Майкл, – повторил Мутный. – Хорошее имя.

– Вам можно сказать, потому что вы – мои друзья.

– Спасибо, Недли, – с теплотой сказал Лузгарь и поднял большой палец.

– В таком захолустье без друзей не обойтись, – весело отозвался Мутный. – И теперь они у тебя есть.

День тянулся своим чередом. Пару раз в сарай заезжали покупатели. Нед рассказал Лузгарю и Мутному, каково это было жить в квартире в Вашингтоне, и что его родители дождались окончания школьного года в июне и после этого переехали в Линнхейвен, хотя дом купили двумя месяцами ранее.

– Вы теперь живете в бывшем доме Фарли, – сказал Лузгарь.

– В доме Фарли? – Брови Мутного взлетели вверх. – Он там живет?

– Что за дом Фарли? – спросил Нед.

– Ты там живешь, – сказал Лузгарь. – Чем твой папа занимается в Вашингтоне?

– Работает в налоговом управлении. – Нед понял, что своим ответом он позволил Лузгарю снова сменить тему, но это было не важно. Разговор с Лузгарем и Мутным всегда вился вокруг да около, словно птичье гнездо.

– В налоговом уравнении, – нараспев протянул Мутный.

– Хорошая и надежная работа, – быстро сказал Лузгарь. – Твои родители родом из Вашингтона?

– Из Буффало, штат Нью-Йорк. Мы ездим туда пару раз в год к бабушке и дедушке. Обычно летом и на Рождество. Но этим летом мы к ним не поедем, потому что только что переехали.

– Буффало, – произнес Мутный. – Ты был в Буффало. А я никогда там не был, хотя в тыщу раз старше тебя, Головастик. Что ты на это скажешь?

Много позже после того, как Нед ушел домой и тучи на небе склубились в темнеющий закатный пурпур, Мутный пнул кучу грязи носком ботинка, словно нетерпеливый конь.

– Мне пора в город.

– До встречи.

– Тот парнишка очень славный.

– Это точно.

– Он живет на земле Фарли?

– Верно.

– Знаешь…

– Чепуха, – перебил его Лузгарь.

– Знаю, знаю.

– Кроме того, ни черта уже не сделаешь в любом случае.

3. Родители

Майкл Ковингтон передал жене бокал с шерри и налил себе двойной бурбон с капелькой воды. Он попробовал напиток, оценил его положительно и уселся в свое добротное кожаное кресло.

– Мы хотели поселиться в Богом забытом месте, – сказал он. – В уютном, тихом, старом городке. И мы теперь здесь.

Линда кивнула.

– Знаю.

Она не притронулась к шерри и крепко держала бокал в одной руке.

– Здесь никто не строит бесконечные ряды новых коттеджей, как в городках вокруг, чего мы и хотели избежать.

– Знаю. И мне правда нравится Линнхейвен, – сказала Линда. – Есть что-то очаровательное в его захудалости.

– И? – Майкл взял одну из своих курительных трубок и начал вертеть ее в руках. Он уже давно не курил дома, но всегда имел при себе минимум одну трубку.

– В этом вся проблема, – продолжила Линда. – Линнхейвен подходит мне, и тебе, насколько я могу судить, но…

– Именно.

– …но я не уверена, что он подходит Неду.

– Здесь ты ошибаешься, – уверил ее Майкл. – Ему здесь нравится. Не надо быть дипломированным детским психологом, чтобы это понять. Лучшее, что мы могли сделать для этого ребенка – вывезти его из Вашингтона.

– Не называй его «этим ребенком», Майкл, пожалуйста.

– Милая, послушай, впервые в жизни он видит, что такое природа. Здесь есть лес, и поля, и ручьи, и пляж. Он может наблюдать, как рыболовные лодки выходят в море и возвращаются с уловом. Он в полном восторге от всего этого.

Майкл откинулся на спинку кресла с видом человека, который только что дошел до последней черточки в идеальном бухгалтерском балансе.

– Все так, – признала Линда, – и это действительно важно, и я рада за него. – Она говорила медленно и четко, словно пыталась объяснить свои сомнения прежде всего самой себе, а не своему мужу. – Но… Не знаю… У него здесь нет друзей.

– Они появятся. Дай ему время. Мы здесь всего лишь месяц.

– Вот именно. Дети заводят друзей за день-два. И даже за пару часов. Но местные ребята или гораздо старше, или совсем малыши.

Майкл вздохнул.

– В сентябре он пойдет в новую школу, познакомится с ровесниками. Тогда у него появятся друзья.

– Может быть, но они наверняка будут жить далеко.

– Солнышко, ты слишком беспокоишься на пустом месте. Правда. Давай расслабимся и посмотрим, как пойдет. Думаю, все будет хорошо. Нед здесь прямо ожил.

Линда взглянула на бокал с шерри, словно впервые его заметила, и сделала глоток.

– Если бы он занимался каким-нибудь командным видом спорта…

– Ты же знаешь, Неда это не интересует, – терпеливо возразил Майкл. – Я пытался заинтересовать его бейсболом и баскетболом, помнишь? Они ему не понравились. У него есть свои увлечения, и пусть он ими занимается. Я не собираюсь становиться придурошным папашей, который заставляет своего сына быть лучшим питчером или квотербеком в округе.

– Нет, нет, мне этого тоже не хотелось бы. – Линда скорчила гримасу, раздосадованная, что она не может понять источник своего беспокойства и даже сформулировать, в чем это беспокойство заключается.

«Может, ничего страшного, – подумала она. – А может, страшно все». Она стареет. Обычный кризис тридцатилетних, о котором пишут в журналах и говорят на ток-шоу. Но в реальности проблемы она не сомневалась. Нед был ее единственным ребенком, и она знала, что других у нее не будет. А очень сложно знать наверняка, что хорошо для твоего ребенка, а что – плохо. Ты надеешься, что, когда ребенок подрастет, будет легче. Но это не так. Становится только хуже и тяжелее.

Она посмотрела на Майкла. Хороший муж, который желает семье только добра. Крепкий и надежный. Она с удовольствием наблюдала, как за годы их совместной жизни из нервного и неловкого юноши он превратился в уверенного в себе мужчину. В преданного мужа и отца. И если иногда он бывал немного самодовольным, если сглаживались острые углы – не так уж это неожиданно, не так ужасно. Это происходит со всеми. Разве нет?

Что касается ее самой, Линда понимала, что не прилагает особенных усилий, не пытается плыть против течения, настоящего или воображаемого. Тело становится дряблым, на лице появляются морщины. В конце концов, она была матерью уже почти десять лет. Материнство меняет не только тело, но и разум. Она осознавала, что читает больше журналов и меньше книг, чем раньше.

Она с удовольствием слушала любую ретро-музыку, хотя раньше предпочитала хорошую классику. И хуже всего, теперь она подчинилась власти телешоу, на которые несколько лет назад и краем глаза бы не взглянула. В периоды особенно мрачного настроения Линде казалось, что она стала частью масштабного процесса обветшания, медленного, но неумолимого ускользания личности.

С другой стороны, Майкла, казалось, подобные мысли никогда не посещали. Он принимал жизнь такой, как она есть, и получал от нее удовольствие. Счастливчик. Он никогда не испытывал сомнений, и Линда не знала, завидовать ли ему или бояться за него.