Людвиг Павельчик - Тропами ада
Дальше было неинтересно. Едва присыпанные землей, во рву, тянущемся вдоль забора и берущем начало неподалеку от рокового камня, а вырытом, судя по всему, совсем недавно и, безусловно, наспех, обнаружились все четверо пропавших, наведя своей суровой историей невообразимый ужас на собравшихся и повергнув часть из них в панику.
Взрыхленная земля импровизированной могилы так и осталась бы незамеченной, скрытая от любопытных взоров разросшимся кустарником, если бы одному из пришедших не вздумалось отойти в сторону с целью решить какую-то маленькую физиологическую проблему. Лишь тогда, привлеченные его криком, люди бросились к забору и в мгновение ока разворотили землю и страшную тайну Патриции Кристианы Рауфф. Резкий запах ударил в нос собравшимся, и наиболее слабые из них немедленно оповестили товарищей о содержимом их желудков. Более всего "пострадало", безусловно, тело городского коммерсанта, пролежавшего здесь больше года, и со всей достоверностью опознать его смогла впоследствии лишь Мария, к своему счастью не присутствовавшая при "эксгумации", но отлично помнившая, во что был одет ее супруг при расставании, ибо сама собирала его в дорогу. Опознать остальных также особого труда не представляло, и страшная картина произошедшего встала перед жителями деревни со всей ясностью, хотя изумления не прекращались еще долго. Оно и понятно – о диком нраве Патриции, унаследовавшей его от своих ныне покойных родителей, знали, безусловно, все и посему относились к девушке с опаской, как я уже упоминала. Но представить, что девятнадцатилетняя девчонка, пусть и столь странная и непредсказуемая, как Патриция, обдуманно и расчетливо расправиться с четырьмя взрослыми мужчинами, после чего просто-напросто зароет их, как собак, у самого своего дома, не мало не смущаясь близким соседством с трупами своих жертв и будет вести себя при этом как ни в чем не бывало и продолжать играть в дружбу с их вдовами, мог не каждый.
Странно было и то, что ни собаки, ни дикие звери, обитающие в лесу по соседству, не разрыли яму и не вынесли секрет черно-серого камня на свет Божий, хотя, если вспомнить, что даже глупые птицы избегали воздушного пространства дома и прилегающих территорий, то ничего удивительного в этом не было.
Для того же, чтобы определить причину, приведшую четверых бедняг в логово монстра, где им суждено было остаться навеки, не требовалось особенной проницательности и заключения врача – известные приметы недвусмысленно указывали на то, что по крайней мере изрядную порцию чувственных наслаждений перед тем, как их горла намертво пережала удавка, затянутая руками их роковой страсти, убиенные получили, а на спине Криса Тапера даже были ясно различимы багровые царапины с запекшейся по краям кровью, что свидетельствовало о том, что и он не остался в долгу во время этого праздника похоти, что, впрочем, вряд ли могло служить утешением Гудрун.
Первым и весьма понятным желением людей было все же, отбросив напускную гуманность, разорвать последнюю обитательницу серого дома у реки, ставшего местным проклятием и тем самым избавить мир от этого исчадия ада, пока она, чего доброго, не принесла потомства и вместе с оным новых бед в дома и сердца отчаявшихся местных жителей. И приговор толпы был бы, безусловно, приведен в исполнение, если бы не отсутствие объекта четвертования в пределах своих владений, о чем, вспомнив, поведала присутствующим находящаяся в полном трансе Гудрун Тапер. Обойдя дом, проверив входные двери и убедившись в правоте новоиспеченной вдовы, при взгляде на которую в голове просто мутилось от сострадания и бессильной ярости, было решено за неимением иного выхода отступить и заняться делами куда более неотложными, а именно подготовкой погребения обнаруженных тел, которое по понятным причинам должно было состояться как можно скорее.
Во все последующие дни деревня кишела народом – всевозможные ведомства и чиновники всех мастей буквально наводнили улицы, создавая видимость серьезного расследования и чертыхаясь по поводу необходимости провести несколько дней жизни в этом забытом Богом месте, о существовании которого они еще вчера слабо помнили, а многие так и вовсе не подозревали. Перспектива ночевать в гостинице, являвшейся также постоянной резиденцией насекомых всемозможных сортов и окрестных забулдыг наполняла сердца сих солидных мужей тоской, а бредни аборигенов о том, что это якобы некая местная девчонка, едва расчатая ищущими дешевого коитуса сопливыми шалопаями, учинила им столь несвоевременное беспокойство, прикончив каких-то ловеласов и собственноручно закопав их чуть ли не под собственным носом, вызывали лишь раздражение и брезгливость, коих те были, безусловно, достойны. Ведь, в конце концов, даже если это и было хотя бы отчасти правдой, что им до того? Мертвых так или иначе не поднимешь, а разборки с малолетней шалавой, которая, к тому же, пребывает в данный момент неизвестно где, им не к лицу, да и не добавят им никаких регалий. В общем, формально отписавшись и с облегчением вздохнув, плеяда городских чиновников деревню покинула, оставив все остальное на усмотрение местного населения.
Но все это прошло мимо Гудрун. Она, потрясенная и опустошенная, была не в силах следить за происходящим и каким-то образом повлиять на ход дела. Ее годами выстраиваемое счастье, которое она лелеяла и оберегала, как собственного, оставшегося теперь сиротой, ребенка, исчезло в одночасье. Смерть мужа была невыносимой уже сама по себе, а то обстоятельство, что нашел он ее от руки ее любимой подруги и, что еще ужаснее, в тот момент, когда абсолютно бесстыдно предавал и ее, Гудрун, и ее беззаветную к нему любовь, добавляло несказанной горечи разбитому сердцу в одночасье постаревшей художницы, выжигая, словно кислотой, все то теплое и хорошее, что хранилось в нем. Гудрун была в полной уверенности, что жизнь ее на этом окончилась, испарилась, не оставив ни крупицы, ни горстки пепла, ни даже едва заметной черточки радости и надежды на холсте ее судьбы, отныне матово-сером и крайне непривлекательном. Не щадя никого и ничего, глумясь и издеваясь над человеческими чувствами и самым святым, отвратительный монстр в оболочке красавицы, для которого столько лет были настежь распахнуты врата ее души, лишил ее самого дорогого и, без сомнения, убил и в ней человека, превратив ее в нечто себе подобное, мерзкое и бездушное.
В полной прострации присутствовала Гудрун на похоронах мужа, все происходящее проплывало перед ее взором, словно в мутном черно-белом сне, где налицо множество посторонних деталей и кажущихся незнакомыми лиц, где все перемешано в сером мешке несуразности и тебя уж точно не касается. Потом она долго шла под дождем, начавшемся накануне и обещавшем затянуться на дни, если не на недели, что было привычно для здешних мест, и единственное, что осталось в ее памяти, были рвущие сердце рыдания Литиции и Амалии, так же, как и она, праздновавших в этот день свой траур и так же не представлявших еще себе своей дальнейшей жизни.
