Джим Батчер - Маленькая услуга
Такое отношение не поможет вам, когда дело доходит до обнаружения роскошных или драматических способов покончить с вашими врагами, но чего не хватает в эстетике, то возмещается в экономике. Марконе, вокруг которого заварилась вся эта каша, тоже применял этот метод, и это далеко его завело. Пересекаться с такими людьми очень опасно.
Никодимус издал тихий обаятельный смех. Не похоже было, что Кинкейд произвел на него впечатление. Возможно, это и хорошо. Слишком большая гордость может убить человека.
С другой стороны, судя по тому, что я знал о нем, возможно, именно Никодимус был более жесток.
— Беги вперед, Адский пес, — сказал Никодимус. — Честь твоей госпожи не пострадает. — Он нарисовал «крест на сердце» на своей груди. — Пересеки мое сердце.
Видимо, это была цитата. Глаза Кинкейда вспыхнули чем-то горячим и разъяренным прежде, чем снова стали ледяными. Он кивнул мне точно так же, как Никодимусу, и ушел.
Я совершенно уверен, что на самом деле комната не стала более темной и более страшной и более угрожающей, когда я остался в ней с самым опасным человеком, с каким я когда-либо сталкивался.
Но также совершенно уверенно чувствовал, что стала.
Никодимус обернул ко мне улыбку зубастого хищника, а его тень начала скользить вокруг стен зала. Кружить вокруг меня. Как акула.
— Итак, Гарри, — сказал он, подходя ближе, — о чем мы будем говорить?
Глава 29
— Это ты хотел побеседовать, — сказал я. — И не называй меня Гарри. Так меня называют друзья.
Он поднял ладонь.
— А кто сказал, что я не могу быть твоим другом?
— Это я сказал, Ник. И еще скажу, — заявил я, — Ты не можешь быть моим другом.
— Если я должен называть тебя Дрезден, было бы только справедливо, что ты должен называть меня Архлеоне.
— Архлеоне?[64] — спросил я. — Как тот, «кто ищет, кого сожрать»? Несколько вычурно, не находишь?
На полсекунды его улыбка превратилась в нечто почти подлинное.
— Для безбожного язычника ты слишком хорошо знаком со священным писанием. Ты знаешь, что я могу убить тебя, не так ли?
— Ну, это не так просто, — сказал я. — И кто знает? Может, мне повезет.
В самом деле, просто повезет.
Никодимус сделал подтверждающий жест.
— Но удача ненадежна.
— Да, — сказал я.
— И все-таки ты выказываешь такую беззаботность?
— Привычка, — сказал я. — Это не специально для тебя и все такое, правда.
— О, я выбрал правильную монету для тебя. — Он начал медленно двигаться вокруг меня, примерно так, как рассматривают автомобиль в магазине. — Есть слухи, что некий Страж бросал Адский огонь в своих противников. Как тебе это нравится?
— Ну, мне как-то больше нравится «Сосновая свежесть» или, например, «Новая машина», а вот «Тухлое яйцо» лучше не надо.
Никодимус закончил свой кругооборот вокруг меня и выгнул бровь.
— Ты не взял монету.
— Я мог бы, но она находится в моей свинье-копилке, — сказал я, — а я не могу разбить поросенка. Он такой симпатичный.
— Тень Ласкиэли, должно быть, уменьшилась, — сказал Никодимус, качая головой. — У нее были годы, чтобы разговаривать с тобой, и, тем не менее, ты отказываешься от наших подарков.
— У него маленький хвостик завитком и большие, грустные карие глаза, — сказал я, как будто он ничего не говорил.
Одна из его пяток стукнула по полу с ненужной силой, и он остановился. Он вдохнул и выдохнул через нос, один раз и другой.
— Определенно, эта монета для тебя. — Он заложил руки за спину. — Дрезден, у тебя искаженное понятие о том, кто мы такие. В первый раз, когда мы встретились, мы действовали в противоположных интересах, а потом, вероятно, все знания о нас ты получил от Карпентера и его соратников. У Церкви всегда была превосходная пропаганда.
— Ну, знаешь ли, убийства, пытки и разрушения, которые совершали твои люди и ты сам, тоже довольно громко доносили информацию.
Никодимус закатил глаза.
— Дрезден, пожалуйста. Ты тоже иногда проделывал нечто подобное. Бедный Кассиус рассказал мне все о том, что ты сделал с ним в гостиничном номере.[65]
— Черт возьми, — сказал я, усмехаясь. — Ты ждешь, что я покраснею, или что?
Он уставился на меня в течение секунды, и эмоции исчезали с его лица, как росинки, исчезают под восходом солнца пустыни. То, что осталось, было немногим больше, чем опустошение.
— Гарри Дрезден, — сказал он, так тихо, что я еле мог разобрать. — Я восхищаюсь тем, как ты присваиваешь себе большие полномочия, чем должен иметь. В самом деле. Но tempus fugit.[66] Для всех нас.
Я моргнул.
Для всех нас? Что, черт возьми, он подразумевал под этим?
— Разве ты не видишь признаки вокруг себя? — спросил Никодимус. — Существа, действующие против своей природы? Создания, ведущие себя так, как они не должны бы? Отбрасывая старые соглашения и обычаи?
Я сузил глаза на нем.
— Ты говоришь о Черном Совете.
Он слегка наклонил свою голову в сторону. Потом уголок его рта дернулся, и он чуть-чуть кивнул.
— Они действуют в тени, манипулируя марионетками. Некоторые из них могут быть и в вашем Совете, да. Такое же хорошее название, как любое другое.
— Прекрати играть в невинность, — рявкнул я на него. — Я видел последствия нападения Черного Совета на Арктис Тор. Я знаю, как пахнет Адский огонь. Там был один из ваших.
Никодимус.
Заморгал.
Потом он бросился вперед. Настолько быстро, что к тому времени, когда я понял, что он движется, моя спина уже уперлась в стену, которая была в двадцати футах позади меня. Он не пытался причинить мне боль. Если бы он хотел, мой затылок уже был бы сломан. Он только прижал меня к стене, держа одной рукой за горло, рукой более напряженной и более твердой, чем стальные тиски.
— Что? — потребовал он, его голос снизился до шепота. Его глаза были широко раскрыты. Оба набора их. Второй набор, пылающий светло-зеленым, открылся выше его бровей. Эндуриэль, предположил я.
— Aх-х-х, — сказал я. — Глах-х-хк.
Его рука задрожала, а затем он медленно опустил веки, и они почти закрыли глаза. Мгновение спустя он медленно, очень медленно расслабил свою руку, давая мне дышать. Мое горло горело, но появился воздух, и я хрипел в течение пары секунд в то время, как он отстранился от меня.
Я уставился на него, прикидывая, как бы двинуть его об одну из тех коринфских колонн в качестве возражения против его действий. Но потом решил, что пусть он идет к черту.
Губы Никодимуса задвигались, но совершенно другой голос исходил из них — нечто музыкальное, лирическое, и гермафродитное. — По крайней мере, у него есть некоторый инстинкт выживания.
