Оксана Ветловская - Имперский маг. Оружие возмездия
Он лишился голоса. Было мгновение, когда оберштурмбанфюрер СС стоял на самом краю бездонной пропасти, и кто-то, никогда не носивший униформы, целился в него из ружья, заряженного патронами с серебряными пулями, чтобы, без сожаления отправив эсэсовца в небытие, повторить: «Навсегда-навсегда», подхватить на руки свою ученицу, отнести её к автомобилю и стуком захлопнувшейся двери обрубить прошлое, чтобы укатить в сияющее будущее, где его ждут счета в швейцарских банках и целый свободный мир, преподнесённый в дар одной девушке, не видевшей пока в жизни ничего, кроме тюрьмы. В этом мире не будет беснующихся в одурелом эфире надсадных речей, зарева крематориев, выстрелов, вминающих в землю безоружные толпы, полосатых роб и колючей проволоки. И, вероятнее всего, на политических картах этого мира скоро станет ровно одним государством меньше…
— Нет, — тихо сказал Штернберг. — Я, к сожалению, с тобой поехать не смогу. У меня слишком приметная внешность. Тебя будет сопровождать Франц, его документы уже подготовлены. Вы вместе пересечёте границу, и он довезёт тебя до отеля… Да, тех денег, что я тебе дам, при экономных расходах должно хватить надолго…
— А вы приедете в этот отель позже? — со звонкой настойчивостью спросила Дана. Глядя в полные дрожащего сияния зелёные моря её умоляющих глаз, невозможно было произнести «нет». Но всё же Штернберг осмелился это произнести. Прозрачные моря мгновенно покрылись тусклым льдом.
— Почему? Почему вы со мной не поедете? — глухо спросила она и резко отвернулась. На последнем слове её голос переломился, как обугленный стебель.
— Дана… Моя страна находится в состоянии тяжелейшей войны. Что бы там ни трещали пропагандисты, положение критическое, почти безвыходное. Так вот, если я сейчас уеду, оно станет совсем безвыходным.
— Ну и пусть! — яростно выкрикнула девушка. — Для кого вы собираетесь искать выход? Для вашего фюрера, что ли, который и затеял эту чёртову войну? Для коменданта Равенсбрюка? И его кодлы? Да пускай они все тут сдохнут под бомбёжками, туда им и дорога, вам-то что?
— Дана, я прекрасно понимаю, что ты и полмира в придачу хотели бы сейчас видеть Германию не иначе как раскатанной в пустыню русскими танками. Наверное, это даже было бы справедливо. Хотя бы из-за Равенсбрюка. Но это моя страна, какой бы она ни была. Если я сейчас покину её, я буду никто. Просто никто. Совсем никто. Тень без имени, без прошлого… Кто это вон тот длинный тип? А, так… Беглый нацист. Подрапал, когда понял, что его шайке ничего не светит. Как крыса с тонущего корабля… Это до тошноты банально звучит, но человек без родины — всё равно что дерево без корней.
— Значит, я и есть дерево без корней, — вставила Дана.
— Ты так выросла. Есть такое пустынное растение, перекати-поле. Наступает момент, когда ему приходится отрываться от корня.
— А у вас, значит, так называемый долг. Перед вашим фатерляндом.
— Да, многие называют это именно так.
— Но вы же сами говорили… — Дана кусала губы, чтобы не расплакаться, — вы же говорили, что подчиняться нужно только рассудком, только тогда, когда это выгодно… А вам же теперь совсем невыгодно, разве не так?.. Так что ж получается, вы врали?
— Нет, я не врал, — горько сказал Штернберг. — Я очень сильно заблуждался.
— Тогда я никуда не поеду, — с мрачной решимостью заявила девушка. — Я вот сейчас возьму этот дурацкий паспорт и порву его на куски. — Она и впрямь хищно вцепилась в документ, но, едва взглянув в лицо Штернбергу, аккуратно положила книжечку на место. И тут из её глаз брызнули слёзы, яркие, словно звёзды утренней росы в лучах солнца. Она плакала, как жестоко наказанный маленький ребёнок, взахлёб и навзрыд, широко раскрывая истерзанный рот, но, господи, даже сейчас она никак не могла стать некрасивой. Штернберг, насквозь пронзённый этой вспышкой, будто раскалённой иглой, упал перед девушкой на колени и гладил её мокрое лицо, бормоча какую-то бессмыслицу, валом идущую мимо сознания.
— Да-а, ну конечно, прямо так всё и будет хорошо… — тянула Дана в ответ на его бессодержательные утешения, давясь плачем. — Я ведь спрашивала у кристалла про ваше будущее, если хотите знать… Всё боялась вам рассказывать, всё надеялась, кристалл врёт… Я уже целый месяц смотрю в него с одним и тем же вопросом. И знаете, что я вижу? Там сплошной снег, и холод, и каменюки какие-то уродские. И вы там лежите на снегу, и никого вокруг нет, а возле вашей головы кровь, понимаете, кровь! Огромнейшая лужа крови, она пропитала весь снег кругом… И я каждый раз только это и вижу… Только это…
Её колотило от рыданий. Штернберг держал её пылающее лицо в своих холодных ладонях и просто погибал от ужаса перед тем, что из-за него она так мучается.
— Ну ты что… Ну не надо… Ну хорошая моя… Да ерунду тебе эта стекляшка показала, ну кто мне что сделает… Да я ж всё заранее узнаю, кто бы что ни задумал… Чепуха какая… ведь полная же чепуха… Меня как-то раз в Мюнхене под Рождество один снайпер попытался вот так же на снег уложить. Я знаешь что сделал? Пришёл в ту квартиру, где он сидел — подкарауливал, значит, когда я по площади пройдусь, а в квартире даже обоев не было, только газеты наклеены, на них везде напечатан лик фюрера, и по этому лику, представляешь, вот такие тараканы ползают, я не вру, вот такие… Шороху из-за них было, он даже не услышал, как я вошёл. Сидит себе с винтовочкой у открытого окна. А я подхожу к этому продрогшему бедолаге и предлагаю ему вместе в кофейню спуститься, что внизу, в цокольном этаже. Вот так…
— И он пошёл? — спросила Дана, улыбаясь сквозь слёзы.
— Нет. Обидно, правда? Испугался, болван. Винтовку свою в окошко выронил. И до сих пор, наверное, заикается…
Они смотрели друг другу в глаза, почти соприкасаясь носами. Штернберг чувствовал, что словно целиком окунается в распахнутый навстречу светлый изумрудный взгляд, казалось исцеляющий его от уродства.
— Послушай… Тебе нельзя сейчас находиться рядом со мной, это слишком опасно. Знаешь, я ведь невероятный эгоист, на самом-то деле. Спасая тебя, я спасаю себя. Пока ты будешь в безопасности, со мной тоже всё будет в порядке. Что бы ни случилось. Обещаю.
— Я не смогу без вас, — пробормотала Дана, по-детски шмыгая носом.
— Это же не навсегда, — попытался заверить её Штернберг.
Всего остального он, наверное, не должен был говорить, чтобы не подвергать возможной опасности тех других, кто тоже был для него бесценен, — и чтобы не лишать свою ученицу свободы, — но, не удержавшись, произнёс:
— Сначала тебе придётся почаще менять отели, на той карте, которую ты возьмёшь с собой, я отмечу самые безопасные места. Потом, разумеется, ты будешь вправе поехать куда угодно. Но… если хотя бы месяц за тобой не будет никакой слежки, включая астральную и ментальную — помнишь, как их определять и как от них оторваться? — вот тогда ты можешь смело направляться в то место, куда я всегда возвращаюсь. Через месяц или через полгода, не знаю когда, но я обязательно туда приеду. Хотя бы ненадолго. Что бы здесь, в рейхе, ни происходило. Вот адрес: Вальденбург, Розенштрассе, семь. Вальденбург, это в Базель-Ланде. Легко запомнить. Улица роз, счастливое число. Люди, которые проживают по этому адресу, всегда с большой охотой помогают бывшим узникам концлагерей. Они, кстати, подскажут тебе, где можно удалить татуировку на руке, а до того следи за тем, чтобы она никому не попадалась на глаза. Возможно, с первого взгляда эти люди покажутся тебе слишком строгими, даже суровыми, но ты не пугайся, это просто некоторый излишек порядочности. И девочка у них просто прелесть, она тебе обязательно понравится… Только ни в коем случае не говори им, что это я тебя направил. Ну хотя бы на первых порах не говори… Запомнила? Базель-Ланд, Вальденбург, Розенштрассе, семь.
