Игорь Николаев - Дети Гамельна
— Убийца Старых… Ты удивляешь меня каждую минуту. А удивить меня нелегко. Очень нелегко. Что же будет завтра?
— Завтра? — добросовестно задумался сержант. — Завтра Шварцвольф умрет. На этот раз окончательно. И мне плевать, какой ценой.
— Ты хочешь покончить с ним или с войной?
Ответа не было долго. Охотница даже привстала на скомканном ложе, чтобы заглянуть Мирославу в лицо — не спит ли сержант, окунувшийся в воспоминания. Нет не спит. Только беззвучно шевелит губами, словно разговаривая сам с собой, и шепот его настолько тих, что не слышен даже богине…
— Я хочу отомстить. Не более, но и не менее, — вымолвил, наконец, Мирослав. — И все. Остальное потом, — сержант пристально посмотрел Охотнице в глаза. — Из-за него погибло слишком много хороших людей. И погибнет еще.
— Надеюсь, ты не слишком горд, чтобы отказаться от помощи? — тихо спросила Охотница.
— А зачем тебе? — неподдельно удивился Мирослав. — Иржи силен, но не настолько, чтобы угрожать твоему покою.
— Покой — на погосте! — неожиданно обозлилась Охотница. — А я — живая. Не забывай.
— Я помню, — сказал Мирослав с нежностью, которая удивила даже его самого. И обнял гибкое тело, жаркое и одновременно пронзительно холодное. Твердое, как камень, и в то же время податливое, словно воск. Тело любимой женщины.
В дверь стукнули. Не просящим гостем, но имеющим право входить когда вздумается. Вежливый такой стук, дань хорошим манерам, не более. Сержант переполошено скатился с ложа, как и положено хорошему солдату, он сначала уцепился взглядом за тесак, а затем уже начал вспоминать, куда дел штаны. С устланного мехами ложа за ним, не скрывая улыбки, наблюдала Охотница, раскинувшаяся в своей соблазнительной наготе. Мирослав положил оружие поближе, под правую руку, затем разгреб брошенную в беспорядке одежду, вытащил искомое и запрыгал, запутавшись в штанинах.
— Приветствую, глистявый медведь! — вошел тот, кого сержант не ожидал увидеть совершенно. Даже Шварцвольф был бы уместнее под этим кровом.
— И тебе поздорову, Отец Йожин! — поднял голову сержант и, не устояв на одной ноге, все же рухнул на пол, вызвав смех у Охотницы и улыбку гостя.
Отец Йожин безрадостно хмыкнул, глядя на попытки Мирослава подняться и одновременно все-таки победить штаны. Взглянул на Охотницу, что так и лежала, при виде гостя не подумав даже прикрыть грудь.
— Тебе пора менять имя на Блудницу Великопоповецкую, — оценил открывающиеся виды Йожин и, оглядевшись, присел на резной табурет, смахнув располосованную оборотническими когтями куртку Мирослава.
— Не тебе меня судить, чудовище! — вызывающе ответила Охотница, подтянув, впрочем, льняную простыню чуть повыше.
— Я не чудовище и не Великий Инквизитор, чтобы судить, — тихо ответил Йожин, складывая руки на коленях. Его шерстяной плащ с капюшоном покрылся мокрыми пятнами от растаявшего снега. На толстой веревке, заменявшей пояс, висели мясницкий крюк и здоровенный разделочный нож, блестевший свежеотточенным лезвием. — Мир, вставай, хватит бока отлеживать.
Сержант кое-как поднялся, справившись со сволочными завязками.
— Отец Йожин…
Тот поднял руку, предупреждая дальнейшее.
— Вольфрам проскочил и все рассказал. А что не рассказал, то додумать легко. В лесу вы хорошо наследили.
— Как ты нашел мой дом? — с искренним любопытством спросила девушка.
— У Отцов Церкви свои секреты. Жир некрещеных младенцев и все такое, что там еще приписывают. Кхе-кхе, — то ли закашлялся, то ли засмеялся Йожин.
— Говорю же, чудовище! — с удовлетворением заключила Охотница и, невесомой тенью соскользнув с ложа, начала одеваться, нимало не смущаясь мужских взглядов.
— Кто же ты, сержант Мирослав?.. — задумчиво проговорил Отец Йожин, краем глаза наблюдая за извечным танцем одевающейся женщины. Красивой женщины. — Что ты чех, я и сам не верю. Что черкес — отрицаешь сам. На хохла не похож — от шкварок нос воротишь и свиным салом вудку не заедаешь. Но и не татарва — волосом светел да мордою славянин. А если судить по вчерашней ночи и нынешнему дню, то ты жид. Везучий, как сто чертей.
— Это так важно? — спросил Мирослав, вдобавок к штанам нашедший и все остальное, вплоть до лохмотьев, бывших совсем недавно курткой. — Чтобы спалось легче, скажу, что московит. Легче?
— Вот спасибо, вот утешил! — ответил Йожин и откинулся, облокотившись на стену.
— Швальбе… Гюнтер… — тихо, через силу вымолвил Мирослав слова, лежащие на языке раскаленными камнями.
— Не нужно, — монах поднял ладонь в одновременно и повелевающем, и просительном жесте.
Только сейчас Мирослав заметил, что сидит посреди дома Охотницы не старый и хорошо знакомый воин Ордена, могучий телом и духом, а старик, вымотанный до последнего предела. Знающий, что потерял сына, но все еще верящий в чудо, которого не случится.
— Мой мальчик погиб, я знаю… Придет время оплакать его, но… — голос Йожина дрогнул, на мгновение открыв страдающую душу отца, пережившего сына. — Но не сейчас… После будет время для скорби. После…
Хозяйка леса промолчала, но чуть склонила голову, не то соболезнуя, не то соглашаясь с решимостью монаха. Сержант хотел было что-то сказать, открыл рот, закрыл, снова открыл, но взглянул в часто моргающие, предательски блестящие глаза Йожина и стиснул зубы, едва не прикусив язык.
Йожин провел по лицу рукой в грубой кожаной перчатке, словно снимая тенета прилипшей паутины, а вместе с ними и мгновения душевной слабости.
— Через день подойдут остальные. Два отряда наших, плюс Иезус Сладчайший выделил полторы сотни своих ребят.
— А Отцы что скажут? — осторожно вопросил Мирослав. — Они же вроде как приговорили считать Шварцвольфа несуществующим и, следовательно, легендарным.
— В жопу Отцов, — кратко отозвался Йожин. — Я пока еще Экзекутор Ордена и сам решаю, кто легендарный, а кто нет. Победим — правда за нами. Проиграем — уже будет неважно. И еще к полуночи будут родичи со стороны жены Гунтера. Людей они не любят, но живут по старому северному уставу — смерть родича должна быть отомщена. А Гунтер, как ни крути, был членом семьи.
Голос Йожина чуть дрогнул на слове “был”, но не более того. Перед Мирославом вновь сидел несгибаемый божий охотник, девенатор старой школы.
— Это кто такие? — недоумевающее спросила Охотница.
— Это? — Йожин ухмыльнулся с видом кота, сожравшего здоровенный кувшин сметаны. — Это тролли. Мы породнились с Подгорными… Кстати, мы и от твоей помощи не откажемся.
— Каменноголовые… — с явственным сомнением протянула Охотница, похоже, с троллями ее связывали давние и недружественные воспоминания. — Хотя ради такого…
