Сергей Гомонов - Сокрытые-в-тенях
Не дойдя до инструктора, Аня замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась. Тело казалось горячим и сухим, а загоревшую кожу будто бы распирало изнутри буйной, неусидчивой жарой, одних способной разморить, а других — вытолкнуть на подвиги.
Аня уже не понимала, сон это или явь. И что было правдивее — полное лишений бегство в никуда с выдуманной подругой или нынешнее сытое существование под крылом заботливой женщины, внешне так похожей на эту несуществующую подругу?
Сердце вдруг пронзило острым чувством одиночества — не простого человеческого одиночества, а какого-то незыблемого, миллиардолетнего, извечного…
Это было полное отсутствие надежды и отсутствие того самого, что способно принимать эту надежду. Никто и никогда не сможет заглянуть в закоулки ее души. Игра — то, что отвлекало весь ее род от гнетущего чувства пустоты и одиночества во Вселенной — снова потеряла смысл. А ведь прежде она никогда, никогда не задумывалась об этом!
Аня раскинула руки, подняла лицо к солнцу и беззвучно прошептала одними губами:
— Что делать мне? Бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?
Надеюсь я — под маскою зверей
У многих человеческие лица…[11]
— Мисс! Мисс, вы станете погружаться? — на исковерканном английском крикнул не вытерпевший ожидания инструктор.
Наверное, сейчас его окружала толпа туристов, жаждущих спастись от солнца в прохладной глубине среди коралловых рифов, но сейчас Аня видела не их, а пустые, плавающие в воздухе и неотличимые друг от друга маски. А в лице инструктора, местного работяги-копта, читалось глубокое равнодушие покорного судьбе. Таким был чабан Муса в ее поселке, что бы там ни говорили Ирина и доктора о ложной памяти. Муса обычно молчал, не мастак он был трепать языком, но случалось, кому-нибудь доставало упорства разговорить его. И тогда он медленно, растягивая слова, рассказывал-исповедовался: «Мой прадед был чабан, мой дед был чабан, отец был чабан, мои дети, внуки и правнуки тоже будут чабаны, если их не убьют». И Аня помнила это ощущение бездны по ту сторону его глаз. Помнила она и полинялые глаза тех женщин, чьих сыновей, мужей или братьев убили на проклятой войне — и в них было такое же смирение и неучастие в Игре. Они остановились и поднялись над нею. Нет, они не стали ни умнее, ни мудрее. Но они вышли из вечного бега по кругу и смотрели на этот коловорот будто посторонние наблюдатели.
— Yes, I do! — сказала Аня в ответ и побрела к катеру.
— Позвольте вам помочь! — вдруг на чистом русском языке произнес мужской голос.
Она взглянула вверх, а к ней по сходням спускался молодой человек в черной бандане на голове и коротких шортах-плавках. Мужчина показался Ане неприятно знакомым, и стоило ему чуть приспустить темные очки, девушка поняла, кто это. Он протянул ей руку и провел на борт.
— Отличная встреча! В лучших традициях романтического кино типа лавстори! — сказал Нагафенов, глядя на Аню. — Русалка и вампир! Неплохо мы с вами зажгли на Хэллоуин! Телевизор не смотрите?
— Нет.
— Эх, жалко! Мы с вами очень неплохо смотрелись на экране! Кстати, камера ничуть вас не полнит, телевидение вас полюбило!
На его пальце по-прежнему холодно блестел перстень-коготь, а когда он повернулся к Ане спиной, та разглядела у него на лопатке небольшую татуировку в виде креста, оплетенного розой. Загореть Нагафенов еще не успел — это значило, что прилетел он в Египет совсем недавно, может быть, даже сегодня. Зато нынче телеведущий выглядел вполне живым, здоровым и полнокровным, ничем не напоминая поднявшегося из гроба упыря.
Аня инстинктивно решила сразу же установить дистанцию:
— Разве вампирам не противопоказано солнце? — уточнила она, давая понять, что намерена поддерживать вооруженный нейтралитет.
— Даже у вампира может быть уик-энд! — со значительностью ответил шоумен, показывая, что станет переводить все ее колкости и выпады в шутку. — А где вы остановились?
— В «Шератоне»…
— Ух ты! Неплохо. А я в «Гольф Штайгенбергер», — он махнул рукой в сторону острова гольфа. — Игру эту я не люблю, но администратор мой забронировал номер там, и я не стал возражать… А вы?
— Что я?
— Любите гольф?
— Не могу сказать, что люблю, но поиграть интересно…
— Да… Поиграть вам всегда интересно… — задумчиво проговорил Нагафенов, глядя в морскую даль. — Ну что ж, играйте! Человек живет, играя всю жизнь! Эти маски, ужимки, недоговоренности…
И тут один за другим из пустоты стали появляться люди. Походило это на сюжет старого фильма «Лангольеры», когда на несколько минут герои попали в будущее, а затем «съехали» в собственное время. Вначале поднялся невнятный гул и проступили прозрачные призраки из небытия, а после — голоса и обычные, плотские, мужчины и женщины разных стран мира.
Аня озиралась, не зная еще, радоваться случившемуся или горевать из-за утраты покоя. Их, людей, было так нестерпимо много, и все они были чужими, отвратительными, суетными. Наверное, мысли отразились у нее на лице, потому что Нагафенов, по обыкновению криво усмехнувшись, проговорил:
— Ну вот теперь вы со мною согласитесь. Ужасное зрелище, не так ли? Стать мизантропом очень просто — нужно поближе познакомиться с парой-тройкой сотен людишек из различных слоев общества. Увы, моя профессия предполагает именно это. Да и ваша… Я ведь наводил о вас справки, Анна Сергеевна! Не сказать еще, что Анна Зайцева — это бренд, но для зверей в шоу-бизнесе нет невозможного!
Теперь ухмыльнулась Аня:
— Конечно! Это ведь так просто: купить нескольких продажных журналюг и их шеф-редакторов. Пропиариться в Интернете, потаскаться по тусовкам и «пати» — и все. Ты на слуху, не сделав в этой жизни ровным счетом ничего! Были бы деньги!
Нагафенов даже глазом не моргнул. Более того — обрадовался:
— Да! Именно! Вот видите, как хорошо вы понимаете первоочередные задачи будущей селебрити! Звенеть всегда, звенеть везде, как на морозе яй… Упс! — он шлепнул себя по губам, как будто оговорился случайно. — Сорри, там дальше все неприлично…
Аня не смутилась — ей, наоборот, стало смешно. Засмеялся и чуть пристыженный (или сделавший вид, будто пристыжен) телеведущий.
— Да, простите, работа такая. Иногда нет-нет да спошлишь, а то и матернешься. Но ведь я прав! Если в Серебряные времена бичом человечества была цензура и гонениям подвергались талантливые люди, то теперь этим бичом стало бабло и быдластость публики, под которые ложатся все власть придержащие — а под ударом снова талантливые. Как там сказал классик? «Талантам надо помогать — бездарности пробьются сами!» Собственно, я что хотел сказать. Таланта, думаю, лично у вас негусто, но в нашем деле главное — выгодно продаться. Все продают себя в конечном счете — и инженер, и дантист, и даже грузчик на вокзале. Просто не все делают это с выгодой для себя.
