Наталья Александрова - Последняя загадка Ивана Грозного
Старик был явно выпивши. От него несло перегаром, и он тут же задремал, привалившись к Ларисиному плечу.
– Эй, дедушка, ты чего? – отпихнула его Лариса. – Не дома у себя на диване! Вот приедешь домой, тогда и спи где хочешь!..
Старик приоткрыл глаза, удивленно взглянул по сторонам, как будто пытался понять, где находится, и снова завалился на Ларисино плечо, что-то сонно бормоча.
Лариса хотела снова его отпихнуть, но невольно вслушалась в его бормотание.
– Было то в Ерусалиме-граде в стародавние времена, при святом царе-государе Давыде Евсеевиче… спустились с небес три птицы говорящие, три птицы с лицами человечьими – первая птица зовется Сирин, вторая – Алконост и третья – Гамаюн… спустились они с самых небес, и принесли они Книгу несказанную, небывалую, на сорок замков запертую, на сорок печатей запечатанную…
Старик замолчал и всем весом навалился на плечо соседки, но на этот раз Лариса ничего ему не сказала – она слушала, боясь пропустить хоть слово.
– Пришли к той Книге сорок царей с царевичем, – продолжил старик, – пришли к ней сорок королей с королевичем, пришли сорок князей христианских. Хотят они ту Книгу открыть – да она не открывается, хотят распечатать – да она не распечатывается, хотят прочитать – а она незнакомым языком написана. Только пришел тогда святой премудрый царь Давыд Евсеевич, коснулся той Книги рукой – и спали с нее сорок печатей, коснулся другой – и она раскрылася, взглянул на нее одним глазом – и все постиг, что в ней написано.
Подошел тогда к нему заморский царь Волод Володович, спросил, что это за Книга такая и что в той Книге написано. Отвечал ему святой премудрый царь Давыд Евсеевич: «Зовется эта книга Книгой Голубиною, и кто этой Книгой владеет – тот всех на земле сильнее, потому как все тайны ему открыты, все загадки известны. И все в этой Книге написано, что было на земле от самого начала времен, все, что будет до их скончания. И написано, кто над всеми царями царь, и какой город всем городам отец, и какая река всем рекам мать, и какой зверь над всеми зверями владыка. А владыка над всеми зверями – зверь единорог, а всем рекам мать – Иордань-река, всем городам отец – святой Царьград, а над всеми царями царь – я, святой премудрый Давыд Евсеевич».
И спросил тогда заморский царь Волод Володович, откуда сама эта Книга пришла, откуда появилася, и что с ней после будет. И отвечал ему святой премудрый царь Давыд Евсеевич, что написал ту Книгу сам Дух Святой, а принесли ее в Ерусалим три птицы говорящие, имена которым – Сирин, Алконост и Гамаюн. И до той поры, пока жив святой премудрый царь Давыд Евсеевич, быть той Книге во граде Ерусалиме, а потом отнесут ту Книгу в Царьград птицы говорящие. И тысячу лет пролежит в Царьграде Книга Голубиная, а как пасть Царьграду – ту Книгу отнесут в третий Рим, имя которому – Москва.
А в Москве пролежит та Книга еще сто лет, пока не придет на Москву грозный царь немилостивый, грехами яко золотом изукрашенный. Не Христу будет молиться грозный царь, не Христу, а Антихристу. Много людей погубит грозный царь, а более всего погубит праведников. Из-за тех грехов царя грозного Голубиная Книга под землю скроется, в подземную церковь потаенную. И будет она там еще пятьсот лет лежать, под землею от слуг Антихриста спрятанная. А слуги Антихриста будут по земле рыскать, как волки голодные, будут рыскать, ту Книгу искать, потому что у кого в руках Книга Голубиная, у того великая сила…
Старик внезапно замолчал.
– А дальше-то, дальше-то что, дедушка? – проговорила Лариса… и проснулась.
Автобус уже подъезжал к автовокзалу, за окном виднелись мрачные фабричные корпуса по берегам Обводного канала.
И никакого старика рядом с Ларисой не было, рядом с ней сидела толстая озабоченная тетка с корзиной грибов на коленях.
– Извините… – пробормотала Лариса, повернувшись к своей соседке. – А этот дедушка, что на вашем месте сидел – он давно вышел?
– Дедушка? – воззрилась на нее тетка. – Какой такой дедушка? Я тут всю дорогу сижу, а ты мне на плечо заваливалась! Тоже совесть надо иметь – не дома у себя на диване!
Солнце еще не взошло, когда подошел к заставе, опираясь на суковатый посох, худой сгорбленный старик с длинной седой бородой.
– Кто таков? – спросил его стрелец, вглядываясь в усталое морщинистое лицо.
– Из царева приказа дьяк Игнатий сын Онуфриев, – проговорил старик, всем весом опираясь на свой посох.
– Дьяк из царева приказа? – переспросил стрелец и крикнул в караульную: – Выдь-ка, Степан Трофимович!
На крыльцо караульной вышел высокий человек в нарядной ферязи с высоким, выше головы, стоячим воротником, с крашеными хищными губами, подведенными до самых висков глазами – опричник Степан Головатый. Подтянул кушак ферязи, глянул на старика искоса, как ловчий сокол на зайца, сглотнул:
– Никак Игнашка, царев библиотекарь? Сам явился?
– Я самый и есть, – мрачно подтвердил старик.
– Ну, старый хрыч, тебя-то мне и надо! – опричник обернулся, крикнул лениво, вполголоса: – Петька, Ивашка, вяжите вора, волоките в приказ!
Из караульной вывалились два военных холопа в одинаковых ватных армяках, в высоких колпаках. Один вытирал усы, замаранные пивной пеной, другой дожевывал краюху хлеба. Схватили старика, отобрали посох, заломили ему руки за спину.
– Я не вор! – воскликнул тот, пытаясь выпрямиться во весь свой немалый рост. – Я верный государев слуга!
– Самый вор и есть! – оборвал его опричник. – Книги царевы не уберег, в бега ударился… кто ж ты, как не вор?
Старика, как куль с репой, бросили в возок, возок помчался к Кремлю, гремя по бревенчатой мостовой. Старик приподнялся на локте, взглянул на церковь с маленькими блестящими главками, хотел перекреститься, да вериги помешали.
По горнице расхаживал худой человек с острой черной бородой, с черными страшными глазами. Грозный царь Иван Васильевич, внук византийской царевны Софии.
Быстро, как пойманный волк по клетке, расхаживал царь по горнице, ни на кого не глядя, словно и не было никого в горнице – ни перепуганного боярина Ноговицына, ни опричников, ни связанного старика, такого же худого и высокого, как сам Иван Васильевич.
Много сходства было в грозном царе и в старом дьяке – и высокий рост, и худоба, и даже посох был в руках у государя такой же, как тот, что отняли у старика на заставе – только царский посох был железом окован да на конце заострен. Да еще глаза у них были разные – у царя темные, гневные да недоверчивые, а у старика – светлые да чистые, как у малого ребенка.
Вдруг царь остановился, уставился на старого дьяка пылающими, словно головни, глазами, выкрикнул, словно ворон каркнул:
