Чарльз Уильямс - Канун Дня Всех Святых
Внезапно настала тишина. Все, даже Клерк, невольно вслушивались. В зале раздавался беззвучный голос.
Лестер по-прежнему совершенно ясно воспринимала происходящее. Именно поэтому она сразу заметила перемену в своем окружении. Она вошла в дом вместе с друзьями, вошла в зал вместе с толпой, но когда Ричард выступил вперед и начал говорить, а она перебила его, узы кособокого тела вдруг исчезли. Оно само выпустило ее, выпустило еще на пороге зала, и сразу же она оказалась опять под дождем. Он лился, не переставая, и увлекал ее… в Темзу? нет, в какую-то другую реку, шире Темзы. Откуда в доме дождь?
Бледный, призрачный свет в зале изменился. Казалось, свежие, прохладные капли принесли с собой новое, неяркое сияние. Его отсвет лег на реку, придал залу совершенно новые очертания. Да-да, зал со всеми здоровыми и калеками тоже оказался под дождем, река текла сквозь него. Свет походил на зарю, вот только красного слишком много для предрассветных сумерек. А в дождевых каплях и речных извивах переливались алые и розовые, богатые, насыщенные тона.
Лестер снова ощутила свою отделенность. Это было похоже на острую боль посреди великой радости. Она отдалась ощущению, она согласилась на это давным-давно — может, когда вышла замуж за Ричарда, а может, соглашалась только сейчас, когда покидала его. Сердце у нее упало: зачем ей бессмертие и слава без него? Однако только без него она сможет быть тем, чем стала. Все, все кончалось, именно теперь, после стольких приготовлений наступала подлинная смерть. Она испытывала совершенную и чистую радость смерти, и это было так горько, что почти невозможно вынести. С каждым мгновением небо над ней становилось все более высоким и чистым; а дождь продолжал идти — его источник скрывался где-то в недоступной вышине, выше любых облаков. Мириады капель соткали в воздухе сетку косых линий; касаясь поверхности реки, каждая из них взрывалась крошечным фонтанчиком. Своим новым совершенным восприятием Лестер успевала замечать каждую капельку и одновременно видела их все вместе, а еще — текущую реку, чистое небо, и себя, но уже не телесным существом, а точкой, искоркой света в воздухе. А потом она перестала осознавать себя, и больше не думала ни о своих тяготах, ни о своей радости. Великие воды, текущие вокруг нее и внутри нее, несли вечное спасение; среди них, как островок, затерялся круглый зал и в нем — несколько маленьких смертных. Лестер видела теперь, что сверху он совершенно открыт водам реки и небесного дождя. Она видела там и Ричарда, только теперь это было уже неважно, потому что пришло спокойное понимание: он по-прежнему необходим и бесконечно дорог ей, но все, что было связано с ним, лежало в неизмеримой глубине вечного потока, она могла обрести это снова только в его водах или в блестках дождя. Ни о каком их будущем союзе она вовсе не думала; иначе чувство отделенности стало бы неполным, а дождь перестал бы нести в себе радость.
Она не могла понять, идет ли дождь в самом зале.
Если и шел, то, наверное, незримо для нее. Но пространство над ним продолжало оставаться распахнутым, а издали к дому приближались две фигуры. Прямо по водам шагали двое с огромными головами, закутанные в огромные плащи, удивительно похожие на Саймона; просто два Саймона, пришедшие издалека к Саймону здешнему.
Сначала ей показалось даже, что там целая вереница Саймонов, но потом она поняла, что их всего двое. Они направлялись прямо к проему над залом, и едва увидев их, Лестер вдруг остро ощутила, что никогда, ни при каких обстоятельствах не попросила бы этих людей принести ночью стакан воды. Она не осмелилась бы выпить то, что они принесут. Яд, подсыпанный в питье — это всего лишь человеческая злоба, понятная и в общем-то простительная для любого человеческого существа. Здесь же чувствовалась холодная инфернальная неприязнь ко всему живому. Они проходили словно бы под ней, хотя она не могла понять, откуда смотрит на них, и когда прошли, Лестер ужаснулась. На миг ей показалось, что внизу — не они, а она сама. Фигуры с огромными головами и в огромных плащах просто не могли иметь с ней ничего общего, и все-таки они были ею — двойственные, необъятные, скрытные, идущие сквозь внечувственный дождь по неподатливой воде, отвратительные, сами преданные только отвращению; словно в призрачном Городе ее ранней смерти она пошла по другому пути, и через глубокие туннели вышла к этой воде, чтобы разрастись, закутаться в плащ и отправиться дальше к тихому и страшному концу. Так вот каким был другой путь, тот, по которому она не пошла. Фигуры прошли, свет у них за спинами сгустился до кроваво-красного, потом стал багрово-огненным и, взметнувшись стеной, последовал за ними, впитывая и очищая то отвращение, которое исходило от них. А позади оставалась свобода, красота и свежесть воды и света.
На земле утро готовилось сменить ночь. Оно приходило незаметно, и никто из живущих не знал о наступлении истинного праздника. Никто? Клерк знал. Как человек отчетливо ощущает предрассветный холодок, который заметнее всего ранней весной или поздней осенью, так и он, задолго до появления солнца, ощутил в зале новый холод. Воздух внутри зачарованного круга стал неимоверно тяжел, но когда Законы Города взялись за дело и близость Всех Святых разлилась вокруг, внутри круга вдруг повлажнело и потянуло могильным холодом.
Наступало время нечеловеческих чудес. Струившаяся с небес благодать начала преобразовывать все находящееся в зале. Все формы тварного мира пропитывались ей и постепенно начинали проявлять свою божественную сущность. Они тоже были святыми, в них просыпалась жизнь, хотя сам Город еще не проснулся. Что-то шевелилось, ползло, шагало, летело, словно все сущее незримо присутствовало здесь. Уже вступали в действие Законы Города, а Саймон все еще смотрел на гомункула, протискивающегося сквозь барьер. Бетти пока не сдавалась и тормозила продвижение магического тела. Всех его рывков не хватало, чтобы справиться с молодым упорством. Но и сама Бетти почти вплотную приблизилась к барьеру. Джонатан продолжал крепко держать ее. Но как только носок ее туфли коснулся внешнего круга, она обернулась и сказала:
— Не надо меня больше держать, Джон. Я должна пойти с ней.
— Ты не сделаешь ничего подобного, — возразил Джонатан. — Чем это поможет? Пусть идет, куда хочет.
Может быть, ты и нужна ей, но мне нужна больше.
— Нет, правда, Джон, — задыхаясь, проговорила Бетти. — Я должна идти, в конце концов, мы были знакомы. А ты — дело другое, ты можешь справиться и сам.
Кроме того, я стану тебе обузой, если… Отпусти меня, дорогой. Я не могу позволить ей опять умереть. Я радовалась, когда она умерла в первый раз, так что позволь мне теперь быть с ней.
