Саймон Магинн - Овцы
Глаз, натренированный видеть цвет, даже в минуты лунатизма.
«Я пошарила на камнях, потому что была уверена, что он сбросит их вниз. В расщелине я нашла шприц, наверное, он остался после вечеринок Рауля Шарпантье. Я нашла все части, собрала их и спрятала. Я собиралась вернуться и закопать оставшуюся часть овцы, но, видимо, забыла об этом, потому что пошла спать».
Следующую часть — о том, как Адель прятала куски мяса, — Шейла уже знала. Холодильник и студия.
«Я вытащила предохранитель из холодильника, чтобы мясо в конце концов сгнило и его нашли. Ничего другого я придумать не смогла».
Странная логика, но ведь логика. Ей нужно было каким-то образом разрешить конфликт между желанием защитить Сэма и отвращением к тому, чем он занимался. Косвенный способ, но ведь логично, логично...
«Когда он в следующий раз это сделал, я его нашла. Он снова поднял меня из постели, но я уже точно знала, куда идти. Я велела ему уйти, сказала, что справлюсь без него. Он, наверное, шумел, потому что в тот момент, когда я закапывала труп, пришел Льюин (соседний фермер, владелец овец). Я поняла, что попалась. Я не могла ничего объяснить, потому что с Сэмом случилась бы беда. Если бы кто-нибудь увидел, чем он занимается, его бы у нас отняли. Этого я себе позволить не могла. Я уже потеряла одного ребенка. Я думала, что смогу ему помочь».
Не очень логично, но по-человечески понятно. Если допустить, что семилетний мальчик помешался настолько, что способен на такие поступки, то именно так и должна была повести себя мать, которая хочет его защитить. И при этом ее терзали бы такие конфликты, такое чувство вины, что у человека, склонного к душевным заболеваниям, вполне мог начаться припадок. Именно такой, что случился с Адель, от которого она сейчас, похоже, выздоравливает.
Доктор Каванах взяла фотографию своих внуков. Уверенные улыбки. Бывают хорошие дети, бывают плохие. Бывают ненормальные. Единственное, чего не хватало истории Адель, чтобы быть полностью правдоподобной, это веры доктора Каванах в то, что ребенок может быть таким, — но Адель именно так и выразилась.
Преступным.
* * *
Льюин вышел наружу, прищурился и моргнул. Неужели это Сэм поднимается по тропинке?
— Сэм?
Сэм махнул ему рукой.
— Я думал, что ты с Полиной.
— Да. Я был с ней. А потом ей стало плохо, и она пошла домой. Папа спрашивает: ничего, если я побуду тут часок? Он говорит, что заберет меня, когда закончит работу. Он говорит, что сейчас у него очень напряженный момент. Он говорит, что со мной ничего не случится.
Льюин удивился, но ему было приятно. Если Джеймс снова решил доверить ему Сэма, то, видимо, он окончательно избавился от подозрительности. Глядя на Сэма, взъерошенного, грязного, неумытого мальчишку, Льюин не мог поверить в то, что именно этот ребенок рвал овец и собак, кусок за куском. В конце концов, у Льюина не было доказательств, одни догадки. Но теперь он глаз с него не спустит, это уже точно. Сэм улыбнулся:
— Хочешь поиграть?
* * *
Джеймс зашел в комнату Сэма. Ему улыбнулась плюшевая обезьянка, не понимающая, что у нее не хватает одной лапки. Чертовы дети с их спальнями! Помойка. Он собрал с пола одежду Сэма, бросил ее на кровать. Сорвал простыню. Подушка со стуком свалилась на пол.
Со стуком?
Он обошел кровать и поднял подушку. Под ней лежал ключ.
Это не я! (Щелк.)
Джеймс подержал ключ на ладони — холодный, твердый, как кусок льда. Ключ от потайной комнаты. Что он делал у Сэма под подушкой? Искалеченная обезьянка улыбалась и молчала.
Джеймс прошел по коридору, свернул за угол, поднялся по двум ступеням; сдвинул засовы и вставил ключ в замочную скважину. Дверь открылась. Он решил не рисковать, притащил из комнаты Сэма стул и поставил его в дверях.
В ярком свете дня были хороши видны столбцы текста, ряды кривых иероглифов, что тянулись от самого потолка и обрывались на расстоянии фута от пола. Верхние и нижние части были наименее разборчивы. Сложно писать ровно, когда ты тянешься или сидишь на корточках. Один столбец выглядел совершенно беспорядочным, строчки шли волнами, буквы превратились в рваные каракули. Может, она писала все это по ночам? А может быть, она повредила правую руку — или кто-то повредил ей ее — и пыталась писать левой? Но все остальное можно было прочитать. Он начал с самого верха той части, которая показалась ему началом, ближайшей к двери.
— Я-не-знаю-давно-ли-я-здесь-кажется-что-много-лет-он-больше-никогда-меня-не-выпустит-потому-что-я-видела-его-с-селией-на-утесе-господи-как-же-я-спасу-девочек-он-собирается-их-я-знаю-о-господи.
Джеймс стиснул зубы и продолжил чтение.
* * *
— Хватит! А-а-а-а! Нет!
Они пришли в мастерскую и стали играть в пытки. Льюин сунул руку в тиски, стоящие на верстаке, Сэм поворачивал рукоятку дюйм за дюймом, пока тиски не сжались так крепко, что Льюин не мог вытащить руку. Льюин посмотрел на улыбающегося мальчика и внезапно понял: сажальный кол. То бледное пятно на стене, распятие. Он вспомнил, что инструмент привлек внимание Сэма. Висел ли кол на месте? Он не мог вспомнить.
Он открыл рот, чтобы спросить об этом Сэма, но тот схватился за рукоятку обеими руками и сделал полный поворот, потом еще один.
— Сэм! Господи, что за...
Он схватился за ручку левой рукой, Сэм увернулся и побежал к лестнице. Забравшись наверх, он вытянул руку и выключил свет. Темнота опрокинулась на Льюина, он зажмурился.
— Сэм!
Льюин услышал рядом с собой шуршание, будто в темном подвале бегали крысы.
— Включи свет, Сэм, это не смешно!
Льюин снова попробовал дотянуться до рукоятки тисков, но удушливый мрак лишил его сил. Тьма окутала его лицо. Если не открывать глаз, не смотреть, то он не увидит темноты и паника отступит. Правая рука пульсировала, зажатое запястье ныло от холодного железа тисков.
Он попытался забыть об ужасе, заставить себя думать. На верстаке стояла лампа. Выключатель находился где-то с левой стороны. Льюин вытянул руку, чувствуя свою чудовищную, сокрушительную уязвимость. В темноте могло случиться что угодно, любая бессмысленная, безумная, жуткая вещь. В ушах стучало; Льюин чувствовал, как кровь приливает к правой руке, вены наполнялись, как весенние ручьи. По руке прокатывались взрывы боли, но еще хуже была паника, она была невыносима...
Думать.
Он пошарил левой рукой по стене, но никакого выключателя не нашел. Боже, боже, боже...
Он услышал какие-то удары, а потом звук металла, царапающего пол. По сознанию прошла леденящая, обезволивающая волна ужаса, Льюин мгновенно вспотел, мурашки ужаса побежали по подмышкам и коленям вниз, по спине, животу, как черви, холодные, скользкие черви... Думать.
