Алексей Атеев - Код розенкрейцеров
ГЛАВА 14
Мы оставили мукомола, достойнейшего Игоря Степановича Коломенцева, в тот момент, когда он стоял в оцепенении на мосту через реку Тихую и никак не мог понять, что же случилось и как теперь быть. События последних суток оказались столь не похожи на всю предыдущую жизнь потомка нижегородских купцов, что поневоле Игорь Степанович задумался: да с ним ли случились все эти метаморфозы? Неудачная попытка суицида, потом вторжение в частную жизнь семейства Десантовых и, наконец, убийство.
Он огляделся. На мосту по-прежнему не было ни души. Дождь усилился, капли влаги стекали по лицу мукомола, заползали за ворот старомодной толстовки. Коломенцев зябко передернул плечами и вновь перегнулся через перила моста в надежде разглядеть свою жертву.
Может быть, он зацепился за опору моста, может, он жив? Но Валек бесследно сгинул, и только клочья пены проплывали под мостом, уносясь неведомо куда.
Игорь Степанович наконец оторвался от перил и пошел вперед, не разбирая дороги. Хотя враг был повержен, никакого удовлетворения от этого факта у Коломенцева не наблюдалось. Он вообще лишился всяких чувств, в голове лишь назойливо крутился обрывок песни: «На речке, на речке, на том бережочке…» И еще гвоздем впивалось в темя: как же так? Почему? Он, прошедший огонь и воду, до сих пор не покушался на человеческую жизнь. На его жизнь покушались – это было. Но чтобы он!.. И вот случилось. Он стал убийцей. Какая разница, при каких обстоятельствах. Оправдать можно все что угодно. Защищал свою жизнь? Допустим. Ну и что? Человека все равно нет! За эти сутки он вообще проделал столько разного, о чем и помыслить не мог. Вытворял, что называется…
«Вытворял не вытворял, а людскую душу на тот свет отправил», – заключил внутренний голос.
На улицах Тихореченска между тем становилось оживленнее. Было около семи утра, народ спешил на работу, некоторые с легким недоумением посматривали на странного старика в насквозь промокшей одежде, шедшего по проезжей части, не реагирующего на движущийся транспорт. Несколько раз его обругали водители грузовиков, но мукомол не обратил на это ни малейшего внимания. Куда он шел, зачем – Игорь Степанович не отдавал себе отчета. Ноги сами привели его на железнодорожный вокзал. Не обращая ни на что внимания, он проследовал сквозь зал ожидания, вышел на платформу и сел в почти пустой вагон. Вскоре поезд тронулся. Коломенцев безучастно смотрел в окно на медленно отъезжающие в сторону станционные строения, на путевых рабочих, на молочниц, на женщин с коромыслами, на понуро бредущих коров. Перед глазами раз за разом вставало летящее вниз тело Валька с нелепо растопыренными руками.
Вагон то наполнялся, то снова пустел; на тупо смотрящего в окно Коломенцева никто не обращал внимания; наконец, словно подброшенный незримой пружиной, мукомол вскочил и вышел на неведомой ему станции. Только здесь он как будто пришел в себя и огляделся. Окрестности показались смутно знакомыми. Поезд прямиком привез его на станцию Забудкино. Вот странность-то!
Подивившись этому обстоятельству, Коломенцев на некоторое время начисто забыл обо всем случившемся и, что называется, воспарил душой.
Дождик к тому времени кончился, серенькие небеса, подсвеченные изнутри солнечным кипением, источали жемчужный свет. Аромат трав смешивался с запахом угольной пыли и духом парного молока. Природа сверкала, словно пасхальное яичко. Коломенцев внезапно рассмеялся от счастья и тут же вспомнил, что случилось несколько часов назад. Все вмиг поблекло, и несчастный забыл, как еще секунду назад пережил столь редкое состояние счастья. Он медленно побрел по знакомой тропинке и скоро очутился перед воротами дачи Олеговых.
И зачем он сюда пришел?
Коломенцев робко приоткрыл калитку и заглянул внутрь. Жена Олегова, кажется, ее имя Людмила, стирала в тазу белье, больше во дворе не было никого.
– Здравствуйте, – осторожно сказал Коломенцев.
Она близоруко всмотрелась, улыбнулась и запахнула разошедшийся на груди халат.
– А Егор Александрович?
– Он и дети отправились в лес, скоро вернутся. Да вы проходите.
Коломенцев как-то неуверенно приблизился к женщине.
Она с интересом и как будто участливо взирала на мукомола.
Коломенцев присел на деревянную лавочку, вкопанную рядом со столом, и посмотрел на Людмилу. Та молчала, видимо, не зная, как начать разговор.
– Приехал вот… – неопределенно сказал тот.
– Всегда рады. Я, знаете ли, совсем здесь одичала. Уже больше месяца живем вдали от шума городского. Только Егор да дети… – Людмила вытерла руки и присела рядом. – А вы, Игорь Степанович, не больны ли? На вас лица нет.
– Я?.. Нет, не болен. Просто… – он не договорил.
– Что просто?
– Очень мне плохо.
– А что случилось?
И тут Коломенцева словно прорвало. Ему было просто необходимо выговориться. Запинаясь, путаясь, то и дело повторяясь, он стал рассказывать доброй женщине о своих приключениях. Она слушала не перебивая, лишь изредка всплескивая руками. Видя сочувствие и понимание, Игорь Степанович понемногу освоился, речь его стала более внятной, жесты сдержаннее, и лицо приняло обычное горделиво-насмешливое выражение. Он даже начал слегка бравировать тем, что с ним произошло. Но когда повествование коснулось единоборства с Вальком, до него вдруг дошла вся нелепость этой болтовни, он смешался, покраснел и смущенно посмотрел на свою слушательницу.
– Дальше, дальше! – заторопила она.
– Дальше? – переспросил мукомол. – Дальше… – Все вдруг поплыло перед его глазами, он качнулся и чуть не упал с лавки, но Людмила поспешно подхватила страдальца.
– Пойдемте со мной, – сказала она, – вам нужно немного полежать.
Мукомол покорно поднялся и, опираясь на плечо мадам Олеговой, поплелся в дом.
Его уложили на кровать, расстегнули ворот толстовки. Холодный край стакана коснулся губ, вода потекла по подбородку, по шее, по груди.
Коломенцев судорожно дернулся. Стакан выпал из рук Людмилы, но не разбился.
– Простите, – чуть не плача заговорил Коломенцев, – я и так доставил вам столько хлопот, оторвал от домашних занятий. Я причиняю всем только беспокойство, неприятности, несчастья… Я должен уйти, а то и вам… – Он порывисто сжал руки Людмилы. – Вы очень милая, очень добрая… И поэтому я не хочу, чтобы у вас по моей вине…
– Что вы такое говорите! – изумилась Людмила. – Как же можно?! Вы больны.
Коломенцев взглянул в ее лицо, женщина раскраснелась, глаза ее блестели. Халат почти совсем разошелся, и груди ее были почти обнажены, но она, казалось, того вовсе не замечала.
– Вы больны! – продолжала она настойчиво. – А больной должен лежать. Вы столько перенесли. Просто невероятно. Я даже не знаю… Это надо же! И еще хочу вам сказать. Когда вы появились у нас в первый раз, я уже тогда поняла, что передо мной необыкновенный человек. Я до сих пор не встречала таких, как вы. Словно из другого времени… Кругом грубияны, хамы, просто невежи. Взять хоть моего Олегова. Казалось бы, интеллигент, а ведь мелок, примитивен. И к тому же труслив. Он уж тут сколько нудил: «Зачем я с ним связался» – это с вами то есть. И даже лысинка у него при этом потела. От страха, должно быть. Он, наверное, неплохой человек, но уж больно нудный, а вы. Вы – другой! – Она прижала руки мукомола к своей груди, и он, ощутив под пальцами мягкую округлость, неожиданно почувствовал желание. Беды и горести отлетели куда-то за тридевять земель, теперь перевозбужденное сознание хотело только одного. Коломенцев мягко провел пальцами вдоль груди, дотронулся до соска. Женщина вздрогнула, но не отодвинулась, а, напротив, подалась к нему. Еще мгновение, и оба, путаясь в одеждах и бормоча какие-то дурацкие прилагательные, забыли обо всем на свете. «Однако!» – потрясенно подумал мукомол, отстраняясь от Людмилы. Она еще с минуту лежала на кровати, потом поспешно вскочила, накинула халат и опрометью выбежала из дома.
