Наталья Александрова - Проклятие Осириса
Наталья некоторое время молча сидела рядом, но наконец не выдержала и тактично покашляла. Старыгин не обратил на ее сигналы никакого внимания, тогда она громко проговорила:
– Ну что, есть какие-нибудь следы?
– Извините, – Старыгин поднял на нее взгляд, – забыл, что вы тоже интересуетесь… пока ничего, что имело бы отношение к нашей теме. Но если хотите, буду читать вслух.
«Ты вообще забыл о моем существовании», – подумала Журавлева, но вслух этого не сказала.
– Пятнадцатое сентября года тысяча пятьсот второго от Рождества Христова, – начал Старыгин. – Четыре сольдо зеленщику, шесть сольдо мяснику, два сольдо работнику за починку заднего крыльца… также тому Джузеппе из Ареццо штука сукна хорошего из запасов господина в счет долга… Шестнадцатое сентября. Три сольдо молочнику, два сольдо жестянщику, восемь сольдо торговцу сеном Франческо. Семнадцатое сентября. Пять сольдо кузнецу, что подковал господских лошадей, пятнадцать сольдо суконщику, два сольдо поденщикам за чистку конюшен…
– И что – весь документ настолько же увлекателен? – разочарованно протянула Наталья.
– Эрлих почему-то им заинтересовался, – Старыгин сел поудобнее. – Я сам пока не понимаю, почему, но надо дочитать до конца. Если вам неинтересно – могу читать про себя.
– Да нет уж, читайте вслух, – вздохнула Наталья. – Может, вместе мы что-нибудь заметим…
– Семнадцатое сентября… – продолжил Старыгин.
Текст не отличался разнообразием: счета, мелкие платежи лавочникам и работникам, иногда краткий перечень выполненных работ и купленных припасов.
Когда Старыгин уже начал сомневаться в результатах поисков, он наткнулся на следующую запись:
– Четвертое ноября. Пять сольдо рыбнику, три сольдо маляру Панторио, шесть сольдо жестянщику, что починил кровлю садовой пристройки, где висит картина мастера Леонардо, дабы дождь не портил ее…
– Вот оно! – воскликнул Старыгин, ткнув пальцем в листок и от волнения порвав его. – Вот из-за чего Эрлих заинтересовался этой расходной книгой!
– Не надо так размахивать руками, – Наталья опасливо отодвинулась от Старыгина. – Вы мне глаз выбьете. И объясните мне, необразованной, чему вы так обрадовались.
– Это оно – то самое недостающее доказательство! – сияя, как медный самовар, проговорил Старыгин. – У нас в руках действительно картина Леонардо да Винчи!
Он чувствовал вполне понятное волнение, но вместе с тем резко разболелась голова.
– Ничего не понимаю, – протянула Журавлева, – при чем здесь наша картина? Вы читаете записи управляющего какого-то обедневшего итальянского графа – а судя по расходам, он явно небогат – и вдруг приходите в такое возбуждение, что начинаете крушить все вокруг!
– Извините, – проговорил Старыгин, потирая виски. – И еще раз извините. Но разве это не понятно? Ведь наша картина попала в Эрмитаж после революции из особняка купца Вожеватова, тот в свое время купил ее у графа Хвостова, а предок этого графа еще в восемнадцатом веке приобрел ее… как вы думаете, у кого?
Вопрос был риторический, и Наталья не собиралась на него отвечать. Но Старыгин этого даже не заметил.
– Совершенно верно! – радостно провозгласил он. – У этого самого графа Джанболонья! То есть не у этого, конечно, – он потряс в воздухе листком, – а у его отдаленного потомка, который окончательно обеднел и распродавал фамильное имущество. И не только обеднел, но и позабыл, чем владели его предки, так что картина продана уже как «Мадонна с младенцем Христом и Иоанном Крестителем кисти неизвестного мастера флорентийской школы». А мы с вами только что прочли, что она принадлежит кисти Леонардо! Управляющий графа пишет об этом, как о само собой разумеющемся! Кроме того, – добавил он, немного успокоившись, – вы обратили внимание, что картина висела у графа в садовой пристройке и пришлось нанять кровельщика для починки крыши, «дабы дождь не заливал картину». Значит, до того он ее заливал. Так что картина с самого начала хранилась не в самых лучших условиях, почему она сейчас и находится в таком плачевном состоянии!
Старыгин спрятал листок с распечатанными записями в портфель и сложил руки на руле, стараясь успокоиться.
– Во всяком случае, – закончил он, – Эрлих и Штабель достаточно серьезно отнеслись к этому материалу. Настолько серьезно, что решили заполучить картину любой ценой.
– Непонятно только одно, – проговорила Наталья, – из-за чего убили ту девушку в соседней с вами квартире.
Старыгин хотел ей что-то ответить, но вдруг почувствовал сильное головокружение. Перед его глазами замелькали цветные пятна, и неожиданно на него навалилась такая усталость, словно он прошел пешком не один десяток километров с тяжелым грузом за плечами… ему показалось вдруг, что над ним сияет ослепительное солнце юга, в ушах зазвучали гортанные голоса разносчиков воды и сластей, лавочников, зазывающих прохожих, хриплые крики верблюдов…
Наталья о чем-то его спросила, но он не расслышал вопроса.
– Вам плохо? – повторила она озабоченно.
– Нет… да… – пробормотал Старыгин невпопад. В довершение ко всему ему стало очень жарко. Он опустил стекло машины, вдохнул свежий осенний воздух, но он не принес никакого облегчения.
– Да… мне действительно нехорошо… я, пожалуй, поеду домой… – проговорил он слабым голосом и потянулся к зажиганию, но все перед глазами поплыло и закружилось, как на карусели.
Теперь ему стало холодно, так холодно, что зубы застучали. Ему стало тяжело дышать, а в висках словно забили тысячи невидимых молоточков.
Тысячи бронзовых молотков, высекающих каменные блоки для строительства надгробий и статуи для их украшения…
– Как вы поведете машину в таком состоянии! Давайте, я сяду за руль! – Наталья потрогала его лоб и помрачнела. – Да у вас жар!
– Наверное, простудился… – с трудом проговорил Дмитрий Алексеевич, – вот, накаркали вы… – и с этими словами провалился в беспамятство.
Он шел по узким улочкам далекого южного города, по бесконечному лабиринту тесных кривых проулков. Из темных полуоткрытых дверей доносились дразнящие обоняние запахи пряных кушаний и изысканных благовоний – здесь, в этом шумном квартале, кроме многочисленных мастерских помещались лавки, где можно было купить приношения для предков, обитателей Царства Мертвых – фрукты, цветы и благовония, сласти и прочие припасы. Посыльные из этих лавок и из мастерских низко кланялись Старыгину и уступали ему дорогу.
Из ближней лавки навстречу ему выскочил высокий пожилой человек в белой, как у него самого, одежде и озабоченно спросил:
– Господин, вам лучше?
Старыгин хотел ответить – и пришел в себя.
