Кирилл Манаков - Хроники последнего лета
— Наташенька… я не знаю… ради Бога… клянусь, не хотел.
Пока Наташа всхлипывала, Загорский бережно взял ее ладонь двумя руками.
— Простите… Это у меня с Афганистана. Последствия контузии. Иногда себя не контролирую. Обещаю, этого больше не повторится.
— А вы… всегда спросонок бросаетесь на людей?
— Нет, — твердо, по-военному, сказал Загорский, — это случается редко. В последнее время прекратилось, и я надеялся — навсегда.
— И вы обещаете больше не хватать меня за руки?
Виктор Сергеевич тотчас же отпустил ее.
— Обещаю. Если хотите, я сделаю что угодно.
Наташа смутилась.
— Я вовсе не это имела в виду… просто неожиданно и больно. Правда. Даже не знаю, что сказать.
— А вы ничего не говорите, — рассмеялся Загорский, — я буду на вас любоваться как на молчаливое произведение искусства. Мир?
— Мир! — кивнула Наташа.
— Спасибо!
Виктор Сергеевич бережно взял Наташу под руку, подвел к креслу, стоявшему у самого камина, усадил, а сам остался стоять прямо перед ней.
— Чай, кофе? По-моему, не помешает чего-нибудь покрепче.
— Не помешает.
Загорский подошел к буфету и взял с полки угловатую бутылку с забавной черно-белой этикеткой.
— Знатоки и ценители будут смеяться, но я предпочитаю американский бурбон. Понимаю: не патриотично и не слишком эстетично. Будете?
— Буду, — уверенно сказала Наташа.
— Со льдом?
— Да.
— А я без.
Загорский открыл отделанную деревом дверцу, за которой оказался холодильник, достал серебряное ведерко со льдом и вернулся к Наташе.
Пока Виктор Сергеевич ходил за стаканами и орешками, Наташа рассматривала ведерко. Работа явно старинная, серебро потускневшее, узор местами стерся, зато отчетливо виден герб — выполненная затейливым шрифтом заглавная латинская буква N в окружении листьев и с короной наверху.
— Это один из вариантов герба Наполеона, — сказал Загорский, увидев, что Наташа наклонилась к ведерку и пытается разобрать рисунок.
— Как? Того самого?
— Его, родимого.
Виктор Сергеевич, широко улыбаясь, поставил два высоких стакана и сел в кресло напротив.
— Правда, использовалось оно, как говорят знатоки, для белого вина. Сомневаюсь, правда, что император возил его в поход — делать лед в полевых условиях тогда не умели. По легенде, ведерко приобрел в Париже герой наполеоновских войн граф Пален.
— Красивое… А вам не кажется, что это фетишизм? Какая разница, кому оно принадлежало? Всего лишь вещь.
— Вы не верите в особую энергетику человека? Что частица души передается предметам, с которыми он соприкасается?
По лицу Загорского и тону вопросов нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно.
— Нет, не верю, — ответила Наташа, — хотела бы верить, но прекрасно понимаю, что человек — примитивно материален. К сожалению.
— Странно… женщинам положено верить в приметы, гороскопы, гадания.
— Значит, я не обычная женщина.
— О, да! — воскликнул Загорский. — Вы необыкновенная, вы волшебная женщина!
— Ну, вот… опять я хотела сказать совсем другое.
— Я вас понял. Давайте, выпьем!
Виктор Сергеевич положил в Наташин стакан льда и аккуратно налил немного янтарного виски, зато себе плеснул от души и торжественно объявил:
— За вас!
Наташа сделала глоток и закашлялась. Может этот самый бурбон и был чем-то особенным, но, по всей вероятности, ей не суждено стать любительницей американских крепких напитков. Зато Загорский выпил с явным удовольствием.
— Эх, хорошо… Вам не понравилось?
— Не очень, — призналась Наташа.
— Жалко. Я думал, что бурбон должен нравиться женщинам.
— Увы.
Наташа улыбнулась и поставила стакан на стол.
— Кстати, Виктор… — она запнулась, — Сергеевич. Спасибо вам. Вы меня спасли. Я очень испугалась.
— Кстати, пожалуйста, — рассмеялся Загорский, — теперь я должен сказать что-то вроде: «Каждый на моем месте поступил бы так же».
— Ну, это вряд ли. Каждый бы точно не смог. И вы далеко не каждый.
— Напросился на комплимент…
Наташе стало стыдно.
— Простите.
— Странный у нас разговор, — сказал Загорский, — постоянно извиняемся, словно наделали друг другу гадостей.
Наташа немного помолчала, машинально взяла со столика стакан с бурбоном, приложила его к щеке и задумчиво ответила:
— У меня такое ощущение, что мы с вами с разных планет.
— Это как? — удивился Загорский.
— Ну, смотрите, я — простой, если хотите, среднестатистический обыватель…
Наташа заметила протестующий жест Виктора Сергеевича, остановила его и продолжила:
— Именно так. Ничего выдающегося. Мои неразрешимые проблемы вы решаете на ходу, даже не оборачиваясь. Законы и ограничения, обязательные для меня, вы просто не замечаете. Вы их не нарушаете — нет, просто для вашего круга они другие. Я сейчас с ужасом представляю, что могло случиться со мной, а ведь тому человеку ничего бы за это не было! Просто он тоже с вашей планеты. Только он — плохой, а вы — хороший.
Загорский рассмеялся, налил еще бурбона, залпом выпил и сказал:
— Пусть так. Если такова природа вещей — зачем противиться, надо принимать. И вообще… — он собрался с духом и выпалил: — давайте к нам, на нашу планету! Может быть, здесь ваш дом?
— Все может быть.
Наташа сказала и удивилась — насколько переменился ее голос. Откуда взялись эти мягкие бархатистые нотки?
— Значит…
Наташа наклонилась через стол к Загорскому и посмотрела прямо в глаза.
— А что будет с Рудаковым?
Виктор Сергеевич покрутил головой так, словно ему жал воротничок.
— Все в порядке будет с вашим Рудаковым!
— Его выпустят?
— Наташа, я…
— Его выпустят? — повторила Наташа, повысив голос.
Загорский помолчал с минуту, что-то обдумывая, потом решительно сказал:
— Выпустят. Я обещаю.
Наташа встала, подошла к нему, наклонилась, погладила по щеке и тут же поцеловала в губы.
Загорский легко, как пушинку, подхватил ее на руки, хотел поцеловать, но Наташа остановила, приложив палец к его губам.
— Подожди… Где у тебя душ? И еще… зубная щетка найдется?
* * *Виктор Сергеевич никогда не пользовался особым успехом у женщин. Хотя нет, скорее, ему просто было некогда уделять им внимание. Разве что, на третьем курсе военного училища — на первых двух их гоняли в хвост и в гриву, как молодых и зеленых, а, начиная с четвертого, пошли спецдисциплины, жизнь в закрытом городке и редкие выходы в райцентр, рядом с которым размещалась часть. Потом — Афганистан, Карабах, Таджикистан, бизнес начала девяностых, такой, что горячие точки казались местами вполне комфортабельными. Затем — политика, добавившая адреналина в кровь, но при этом начисто уничтожившая свободное время. Понимание слова «любовь» сформировалось из курсантских лихих загулов, мимолетных знакомств и бизнес-вечеринок, которые теперь принято именовать «корпоративами с приглашенными аниматорами». Словом, все сводилось исключительно к физиологии.
