Валерия Калужская - Магиум советикум. Магия социализма (сборник)
– Ваш позывной «Скиф».
Как же еще назвать человека родом из Крыма…
* * *Трофим оделся, взялся за легкую куртку с башлыком, но надевать не стал, передумал. Давно научился избегать прямых взглядов, а от деда прятать лицо не хотел. Вышел в соседнюю комнату… прямо к праздничному столу. Луч солнца играл в белой мисочке, доверху наполненной янтарем меда.
– Опа! А вот и братец!
Мотька встал – старые треники сменил на брюки, но тоже не первой свежести, зато побрился и заклеил порезы бумажками. Он протянул руку, бросился обнимать, ничуть не смутившись шрамов на лице Трофима.
– Здорово, Матвей, – пробормотал тот, морщась от свежего винного духа.
Василий вздохнул, неспешно расставил стопки, взялся за бутылку медовухи – разливать. Старостин отчетливо чувствовал его радость, замешанную на горечи, словно июльский мед на луковом цвету.
– Эк тебя, – всхлипнул Мотька, отстранившись, заглядывая в глаза.
– Покидала жизнь, – пробормотал Трофим, отворачиваясь.
– Да ты садись! – Брат широко развел руки, словно охватывая круглый стол, застеленный тертой клеенкой с васильками. – Сколько лет-то! Эх-ха! Правильно говоришь, брат: покидала жизнь. Вот и меня не пощадила…
Он засуетился, затараторил, не сводя взгляда со своей стопки, наполненной «с горкой» – медовуха вспучилась, зацепившись за край. Дед Василий умел наливать. Трофим принюхался к запаху рубленой зелени, к жаренной с чесночком курочке, взял на ломтик черного хлеба кусочек домашнего окорока. Слюна камнем застряла в горле. Или камень шевельнулся в груди?
– Давайте, братья. За встречу, – дед перекрестился. – Слава богу, свиделись.
Трофим приложил ладонь к груди – пентакль чуть пульсировал. Пусть людям, которые помогали ему все эти годы, тоже станет немного лучше. Кому-то в больнице полегчает, кому-то висящему над обрывом сил достанет удержаться, кого-то осенит хорошая идея.
– Свиделись, – откликнулся он.
Дед зыркнул на него из-под густых бровей, промолчал. Чокнулись, выпили.
– Эх-ха! Страна совдепия, – Мотька лишь рукавом замызганным занюхал, принялся разливать по новой, без спроса сменив «руку». Бутылка в его руке тряслась, проливая на клеенку, от нетерпения. – Забрала ты братца моего, вытянула из него жилы…
– Цыц! – прикрикнул дед. – Язык придержи, пустомеля.
Матвей насупился:
– Ну, давай, братишка. Между первой и второй, как говорится.
Так и до третьей дошло. Медовуха прибавляла Мотьке смелости:
– …а мы тут пашем, чтобы вы там подвиги свои свершали. Эх-ха! Плевали они на нас со своего Кремля! Одних в стену муруют, а других в навоз закапывают!
– Ты вот что, Мотька, – дед Василий достал из кармана рубахи целую пятерку. – Сбегай за казенкой, а то нас с Трофимом медовуха чего-то не берет.
При виде денег Матвей облизнулся, пробормотал:
– Так ведь Зинка… Она закрыла уж.
– Домой к ней сходишь – там продаст.
– Так я чё, – Мотька вытер вспотевшие руки о рубашку и сгреб деньги, – я ж мигом.
Он вскочил, бросился к двери.
– Тока не вздумай по дороге половинить! – успел крикнуть вслед Василий.
Хлопнула дверь, и стало тихо, как бывает летними вечерами в утомленном июльской жарой доме.
– Где тебя так? – тихо спросил Василий.
Трофим взглянул на дедову седину, на морщины, среди которых у виска остался навсегда шрам с войны. Можно сказать: на службе меня так, а служим мы нашей Родине. Отделаться пустыми фразами. Такими же пустыми, как душа Трофима Старостина.
– При входе в атмосферу в кабине начался пожар, – ответил он.
Дед сокрушенно покачал головой.
– И космонавт?
– Космонавт? Космонавт в порядке, только вырубить пришлось. Сильно матерился, мешал.
Василий молчал. До сего дня он носил в себе тихую ненависть к тем, кто соблазнил внука элитной службой и увез в далекие дали на долгих пятнадцать лет. Теперь же, затащив потерявшего сознание Трофима в дом, он испытал смешение чувств. Старик долго смотрел на государственный пентакль и отважился коснуться золотистой звезды, свитой из змеек, кусающих себя за хвост. Уверенная ярая сила жарким хмелем ударила в голову. Казалось, мышцы на мгновение загудели от прилива невиданной мощи, когда каждый отмеченный печатью дал Василию по капле своей силы, своего ума, своих способностей. Голова пошла кругом от такого удара, едва сам рядом с внуком не свалился. Зато на себе почувствовал силу звезды и не то чтобы смягчился, но понял нечто новое.
Не укрылось от деда и темное, камнем лежащее в глубине души Трофима.
– Дар приходит от Бога, – сказал старик. – И несет его человек сам всю свою жизнь.
– А раз дан тебе дар – служи людям, своей стране. Хорошие люди помогут, если вдруг трудно станет, – в тон ему произнес Трофим.
Василий взглянул на внука:
– И чем они тебе сейчас помогут?
Тот не стал продолжать рождающийся спор, встал из-за стола.
– Пойду, пройдусь.
– Полегче там… Бабки уже языки точат…
– Ага. Нехристь вернулся. Так не впервой.
Василий снова вздохнул и добавил:
– Она по вечерам у танцплощадки сидит.
* * *Славка бил больно. Маленькие угловатые кулаки молотили по плечам и спине, не давая Трофиму опомниться.
– Трошка – трус! Трошка – трус! Бей его!
Когда зрители в азарте принялись помогать обидчику, Трофим в отчаянье попытался отбиться. Куда там! Убежать не дали. А Мотька старался пуще остальных из страха, что после брата примутся за него. И тогда Трофим упал. Будь что будет. Пусть его даже убьют и всех посадят в тюрьму!
Он лежал посреди улицы покорный судьбе и злым друзьям, когда вдруг случилось невиданное: кто-то ударил Славку, тот ответил, а через мгновение драка шла каждый за себя. Только Трофима теперь никто не трогал и ничуть не зацепил.
– А ну-ка! Перестаньте!
Пожилая цыганка взмахнула на пацанов руками, закричала звонко. Сапфира. Мальчишки и ухом не повели. Тогда женщина принялась хватать их по одному и отталкивать прочь.
– А ну-ка! Кому сказала?
На этот раз пацаны бросились врассыпную, словно в стаю воробьев прыгнула кошка. Трофим остался один в облаке пыли, сел, утер разбитый нос, осторожно коснулся подбитого глаза – больно!
Сапфира присела перед ним, подобрав подол цветастой юбки.
– Ай-яй, чаворэ, – глаза цвета морской волны смотрели удивленно. – Что ты наделал.
– Они сами, – ответил Трофим, растирая по щекам слезы.
– Да, они сами. Просто ты еще не понял, чаворэ, – добрые руки обняли за плечи, перстни на пальцах сверкнули серебром. – Бедный мой. Ой, что же будет.
* * *Колхозный ВИА неплохо наигрывал Френка Дюваля. За решетчатой оградой с белеными столбами из известняка танцевали пары. Туда-сюда сновали мальчишки, норовя попасть на площадку, но у калитки властвовала экстравагантная билетерша: газовый платок поверх блондинистого шиньона, сморщенные губы алеют на напудренном лице, густые синие тени и в довершении совершенства – клееные ресницы. Ее одежда была столь же эффектна: желтая блузка и красная юбка, из-под подола которой выглядывали носки черных лайковых туфель.
