Ян Валентин - Звезда Cтриндберга
– Мисс Штранд…
Эва вскочила босыми ногами на подоконник.
– Я прыгаю! – отчаянно крикнула она, бросила взгляд на булыжную мостовую далеко внизу и решила, что еще рано.
Она сдвинулась по подоконнику насколько можно вправо и пощупала рукой кирпичную стену «Старого Тома».
Швы между кирпичами были достаточно глубокими, чтобы зацепиться пальцами.
Эва осторожно поставила ногу на оцинкованный жестяной откос, идущий к соседнему окну отеля. Бросив последний взгляд на все увеличивающуюся дыру в двери, она двинулась вперед. Прилипла всем телом к шершавой кирпичной стене и, каждый раз находя новую щель, за которую можно было бы зацепиться, начала осторожно – левая нога чуть вперед, проверить, не скользко ли… подтянуть правую… постоять… опять левая… – очень осторожно, стараясь не смотреть вниз, ползти вдоль откоса. Если посмотреть снизу – маленький крестик, прилипший к фасаду старой гостиницы.
Эва присмотрелась – откос шел и дальше. Пройти мимо следующего окна, добраться до водосточной трубы и, если повезет, спуститься вниз. Она прикинула расстояние – до трубы было примерно столько же, сколько до мостовой. Ее захлестнула волна страха, но она очень быстро поняла – выбора нет. Запястья уже начало сводить от напряжения, голени дрожали.
Она сделала еще шаг вперед. Я уже стара для таких подвигов, мелькнула мысль. Слишком стара…
Из номера послышался глухой удар и сразу вслед за ним грохот – дверь не выдержала и свалилась на пол тамбура. Эва даже не повернулась – как раз в эту секунду ей удалось зацепиться за раму соседнего окна.
Оконная рама была достаточно массивна, чтобы зацепиться за нее не только кончиками пальцев, а всей рукой.
К тому же откос у окна был немного шире. Она решила передохнуть и прикрыла глаза, чтобы не смотреть вниз.
Ее внимание привлек скребущий звук позади. Она повернула голову и увидела, что женщина-подросток тоже выбралась из окна и стоит на жестяном откосе.
Эва резко выдохнула, собираясь с силами, и случайно заглянула в окно. В соседнем номере стоял тот самый бритоголовый тип с головой конусом. Он весело помахал ей рукой. Она невольно отшатнулась и, еще не понимая, что произошло, шагнула в пустоту.
Эва попыталась поймать равновесие, но было слишком поздно. Уже падая, она схватилась за привинченный к раме термометр. Куда там – крошечные шурупы удержали ее вес лишь на пару секунд. Внизу, в пятнадцати метрах под ней, светил уличный фонарь.
И она начала падать.
Но не упала. Ей показалось, что в ее руку впился багор и с невероятной легкостью поднял на откос окна.
Балансируя на жестяной полоске, Эва попыталась освободиться.
Это был не багор. Это была рука. Девушке, удержавшей ее от падения, этот подвиг, казалось, не составил никакого труда. Она совершенно спокойно висела на фасаде в своем бай-керском комбинезоне.
– Где наша звезда? – мягко спросила она и, убедившись, что Эва в безопасности, прыгнула на откос и встала, как на присосках.
– И где ваш приятель, мисс Штранд? Где Дон Тительман?
34. В Сети!
Бармен в мрачной забегаловке на Миннеплейн уже несколько раз намекал Дону, что пора и честь знать. Дон надел свои летчицкие очки и сполз с высокой шаткой табуретки. Ноги подогнулись, он даже схватился за стойку, чтобы не упасть.
Последняя кружка бельгийского пива была явно лишней. Еще и потому, что он уже потерял счет барбитуратам.
Очки сидели криво, но ему было лень их поправлять. Дон снял со спинки стула только что купленный бархатный пиджак и, дождавшись, пока бармен отвернется, нащупал в кармане звезду – на месте ли? Все же он был не настолько пьян.
За часы, проведенные в баре, Дон сделал несколько попыток прочитать выгравированные на звезде надписи. Он попросил у бармена ручку и в скверном освещении, которое почему-то принято называть интимным, зарисовал отдельные знаки – по крайней мере те, что ему удалось различить. Нильс Стриндберг прав – здесь нужен микроскоп или, по крайней мере, лупа. Набор бессмысленных закорючек, что-то из области абстрактного искусства. Короткую записку, адресованную Камиллу Мальро, он даже не вынимал из кармана. Он помнил ее наизусть.
Любимый Камилл! Я сдержал данное тебе слово. Врата в Подземный мир закрылись. Хотелось бы сделать больше. Я отправляюсь в мой собственный Нифльхеймр, где второй предмет будет храниться вечно.
Твой Улаф
Врата закрылись. Норвежские слова почему-то настроили его на сентиментальный лад. Надо бы покончить со всем этим и передать звезду Эберляйну. И тогда наверняка все его проблемы со шведским правосудием решатся сами собой.
Несколько недель за решеткой… подумаешь, должны же они в конце концов понять, что перед ними совершенно невинный человек, по чистой случайности оказавшийся у мостков Эрика Халла. К тому же в тот роковой момент этот невинный человек был… как бы это сказать… не совсем адекватен.
Вот именно. Дон остался доволен формулировкой. Не совсем адекватен. Этот невинный, хотя и не совсем адекватный человек никакого отношения к убийству Халла не имеет. Осудить невинного – такого в Швеции произойти не может. Это грех.
Но тут в его памяти возник странный звук, будто кто-то высморкался, и он вспомнил усатого полицейского в Фалу-не. Этот звук заставил его полезть в сумку и достать оттуда несколько капсул пентобарбитала. Сентиментальное настроение как рукой сняло – не надо принимать скоропалительных решений, и уж во всяком случае не сегодня вечером. К тому же он был уверен, что полагаться на немцев не стоит. Из этого никогда ничего хорошего не получалось. Еще чего – полагаться на немцев.
Бармен не столько помог ему выйти, сколько вытолкал на улицу. Дон побрел, спотыкаясь, к отелю «Старый Том». Черный, с легким коричневатым отливом бархатный костюм, как ему казалось, сливается с ночью. И он, Дон, даже не сливается с ночью, нет… он как бы часть этой ночи! Вот именно – часть ночи. Я – часть ночи, подумал Дон горделиво. Я вхожу в освещенный зал, и там становится темно.
Он шел мимо стрельчатых погашенных окон Лакенхалле и чувствовал себя человеком-невидимкой. Вышел на Гроте Маркт и посмотрел на высокий узкий фасад «Старого Тома». Сначала ему показалось, что владельцы отеля ни с того ни с сего затеяли ремонт, и из каких-то соображений именно ночью. Межоконный проем на четвертом этаже был помечен белым крестом.
Он протер глаза – белый крест медленно двигался по стене. Дон решил, что это галлюцинация, – барбитураты плохо сочетаются с крепким «Стелла Артуа». Но подобных галлюцинаций у него никогда не было.
Он подошел поближе и понял, что у галлюцинации есть руки и ноги. На пятнадцати-, а может, и двадцатиметровой высоте кто-то в блузке и широких светлых брюках медленно передвигался по откосу. Он понял, кто это, но не хотел верить своим глазам, – падение казалось неизбежным.
