Андрей Каминский - Проект "Плеяда"
Илта молча кивнула и подтянулась за унаследованым от покойного гурана СКТ.
— Черт!
В камышах вдруг оглушительно заорали лягушки.
— В лес! — выдохнул Свицкий, вскидавая к плечу оружие — быстро!
Тут же он открыл беглый огонь по мелкнувшим в зарослях теням, которых было явно больше двоих. В ответ загремели отдельные выстрелы и автоматные очереди.
Илта, не размышляя, сделала кувырок через спину, перекатываясь за ближайшее дерево и стала бить по вспышкам и легкому дымку в зарослях, прикрывая украинца. Тот скоро рухнул рядом с ней и, откатившись подальше в низкие кусты, заменил магазин.
— Цел? — не глядя в его сторону, бросила Илта, также сменив опустошеный магазин своего карабина.
— Почти, — скрипнул зубами Свицкий. Илта, посмотрела на него — украинец держался за бок, сквозь пальцы проступила кровь. Черт, как не вовремя!
— Зацепило только, — усмехнулся украинец в ответ на невысказанный вопрос Илты, — царапина, — добавил он, снова открывая огонь.
Град пуль из двух самозарядных карабинов смог на время заставить нападавших залечь, но они быстро сориентировались. Стреляли явно професионалы, причем хорошо воруженные: характерным звуком трещали русские автоматы, к которим вскоре присоеденился и ручной пулемет. Уже через пару минут Свицкий и Илта не могли даже голову поднять. Вокруг поднимались фонтаны земли, сверху сыпались выбитые пулями щепки и срубленые ветки.
— Уползать нужно пока не поздно, — опять меняя магазин, прохрипел Свицкий, — а то прижмут и гранатами закидают, или с фланга обойдут как ты тех мудаков на острове.
Внезапно стрельба стихла и наступила давящая на уши тишина.
— Эй, фашисты! — прозвучал веселый голос из камышей, — не скучаете? Мы тут на двоих ваших наткнулись. Одного, правда, замочить пришлось, зато вот второго скрутили. Выйдете по-хорошему — всем жизнь будет, не выйдете — хлопнем и его и вас за ним.
— Смотри, — опять прохрипел Свицкий.
Илта осторожно подняла голову и замерла. Камыши расступились и на открытое место вытолкнули скрюченого в три погибели человека, сильно избитого и глотавшего ртом воздух. Куноити выругалась сквозь зубы, узнав Степанова. Его руки были связаны за спиной, от запястий отходила длинная веревка, конец которой, похоже, держал кто-то из залегших в камышах красных.
— Думайте быстрее, — очередь подбросила фонтан земли рядом с якутом.
Илта закусила губу — она слишком хорошо знала своих врагов, чтобы верить их обещаниям. Но и оставаться в кустах она не могла — самурайский кодекс чести, причудливо смешавшийся в ее голове с понятиями детдомовской стаи, не позволял ей бросить соратника по оружию. В голове ее бешено неслись мысли: скорей всего ей все-таки не врут — она им нужна живой, как командир, как носитель полезной информации. Ее доставят в местный штаб, может даже в тот самый Центр — как раз туда куда нужно. В плену она как-нибудь догадается, как уйти живой — воспитаннице «Черного дракона» было не привыкать к таким поворотам.
— Я выхожу, — громко крикнула Илта, выходя из-за дерева — не трогайте его.
Со всех сторон зашуршали камыши и рядом с плененным Степановым, стали выходить диверсанты — высокие, крепкие мужики, с холодными глазами опытных убийц. Поверх формы были набдрошены советские масхалаты, темно-зеленые с более светлыми пятнами (Илта припомнила, что тут их называют «березкой»), в руках они держали автоматы.
Вперед шагнул широкоплечий верзила, с черными кудрями, выбивающимися из-под буденовки, украшенной листьями и веточками.
— Оружие брось, — сказал командир, направляя ствол. Поколебавшись, Илта расстегнула ремень с кобурой пистолета, повесила его на сук ближайшего дерева и шагнула вперед.
— А второй где? — спросил командир красных, с похотливой улыбкой рассматривая гибкую фигурку девушки.
Илта, не успела ответить, когда позади послышался шорох. Обернувшись, она увидела как поднявшийся из кустов украинец подходит к ней.
— Тут я! — проворчал он, рука его была, прижата к боку. Красный раздраженно дернул стволом, и украинец неохотно поднял руку вверх. Пальцы его были в крови, на боку также набухало красное пятно.
За спиной грохнул выстрел. Свицкий дёрнулся и Илта словно в замедленном кино увидела, как лицо украинца вдруг взорвалось страшной раной, как его тело медленно оседает в заросли. Она обернулась — красноармеец глумливо ухмылялся.
— Нет времени, — сказал он, — тащить его по горам, еще подохнет по дороге. Ступай давай, пока я и этого не отправил следом.
Пред глазами Илты поплыла кровавая пелена, лютая, застарелая ненависть, копившаяся все время где-то внутри нее, поднялась мощной, всесмывающей волной. В висках застучали множество молоточков и она, уже не соображая, что делает, метнулась вперед, но ноги подкосились и девушка рухнула на землю, забившись в конвульсиях. Как сквозь стену где-то над ней слышались голоса.
— Эй, ты чего?
— Слышь, что с вашей узкоглазой?!
— Я-то откуда знаю!?
— Припадочная что ли? Рехнулась с горя?
— Подохнет еще тут!
Красноармейцы переговаривались, пятясь к камышам, наводя стволы на бьющуюся на земле Илту. Та сейчас представляла зрелище не для слабонервных: глаза закатились под самые веки, изо рта текла пена, зубы клацали, каким-то чудом не откусывая язык. Руки куноити шарили по телу, тонкие пальцы рвали плотную ткань красноармейской формы, словно бумагу, обнажая безупречное тело.
— Ща, я ее успокою! — произнес командир, осторожно подходя и примечиваясь прикладом, — ишь распрыгалась, стер…
Он не успел договорить — тело Илты выгнулось дугой, так, словно в нем вовсе не было костей и она забилась на земле. Лицо ее исказилось, губы задвигались и с них темным пугающим потоком полились слова никому не ведомого здесь языка.
Лишь сгинувший непонятно где финн мог бы понять это песнопения:
Копья были там столбами,
Змеи были там жердями,
Их гадюками скрепили,
Ящерицами связали,
И хвосты у них висели,
С свистом головы шипели,
Черепа вверху качались,
А хвосты мотались снизу.
Змеей вилась в грязи Илта, змеиное же шипение издавали ее уста, перемежая его словами заклинаний далекого северного народа.
Мать твоя ведь — людоедка,
Мать твоя — из глуби моря.
Мать твоя плевала в воду
И слюну пускала в волны.
Давно отвергнувшие и бога и черта, бледные как мел красноармейцы крестились, пытаясь шептать давно позабытые молитвы. Даже якут трясся, как банный лист, молясь одновременно и Христу и родным полузабытым богам, когда слышал слова незнакомого языка, странным образом становящегося все более понятным.
