Эндрю Клейвен - По ту сторону смерти
Теперь он уже потерял из виду устремленный в небо шпиль башни. Апсида надвинулась на него одним из своих шести выступов-граней. Бернард подался вперед и кончиками пальцев провел по влажной, холодной стене. Медленно обогнул выступ и одним глазом заглянул в стрельчатую амбразуру.
До него по-прежнему долетали обрывки разговора. Голоса звучали приглушенно, будто из-под земли. Бернард довольно явственно различил низкий свод в дальнем конце поперечного нефа. Что бы ни служило источником света, оно находилось вне поля зрения. Бернард видел лишь рассеянное желтоватое свечение, струившееся из-за церковных скамей с высокими спинками и практически сходившее на нет у амбразуры. Тогда он попробовал чуть-чуть сместить угол зрения. Но разглядел лишь несколько передних скамей у самого алтаря. Все остальное было окутано густой тенью.
Минута-другая — и он стал различать кое-какие детали интерьера. К простой, безыскусной кафедре вела винтовая лестница. За кафедрой угадывались очертания огромного креста и висевшей на нем скорченной фигуры. Приглушенный свет падал на матовые стекла витражного окна. Сгустки теней съежились перед невидимыми альковами. Дальние пределы церкви расплывались, подернутые серой мглистой дымкой. Внезапно он заметил какое-то движение…
Трое. Три бесформенные тени. Там, где кончалось алтарное ограждение. Они стояли тесной группой. Разговаривали вполголоса, почти шепотом. Один глухо, утробно, хохотнул. Другой, словно соглашаясь, кивнул: опустилась и вновь поднялась черная тень на месте его головы.
Бернард напрягся, весь обратившись в слух. В зрение. Приподнялся на цыпочках, ухватившись ладонями за края амбразуры. До боли вытянул шею.
И тут он услышал другой звук, незнакомый и жуткий, как будто кто-то стонал, предчувствуя близкую агонию.
Бернард посмотрел туда, откуда доносился стон, и невольно вскрикнул.
Тело, висевшее на кресте, шевелилось.
Снова послышался слабый стон.
— Не знаю. Не знаю.
Бернард заметил темные потеки на ладонях. Увидел, как распятый напрягает мышцы рук, привязанных к поперечине. Вот он медленно, тяжело поднял голову.
У Бернарда остановилось дыхание. У распятого не было глаз — лишь пустые, залитые кровью глазницы. Распятый снова уронил голову на грудь.
Бернард в ужасе разжал ладони, и пальцы его соскользнули с каменного выступа амбразуры. Ему пришлось сделать шаг назад, чтобы не упасть.
— Господи Иисусе, — прохрипел он.
И снова услышал, как на сей раз совсем рядом с ним кто-то сдавленно хохотнул.
— Иисус здесь ни при чем, приятель.
Бернард отскочил в сторону, разворачиваясь на ходу, и оказался лицом к лицу с человеком со шрамом. Но он был слишком поражен увиденным. Мысли путались, появление противника оказалось для него полной неожиданностью. Он успел занять оборонительную стойку, однако видел перед собой лишь глумливую физиономию с поросячьими глазками и широко ухмыляющимся ртом.
Он даже не понял, в какой именно момент человек со шрамом ударил его в висок короткой, залитой свинцом резиновой дубинкой.
Небо, облака, церковный шпиль — все это еще какой-то краткий миг вращалось перед затуманенным взором Бернарда, а потом он пошатнулся, ухватился за железное ограждение и рухнул.
7
Величественная в своей неподвижности фигура сэра Майкла Эндеринга, восседающего за огромным столом на обтянутом кожей стуле с высокой спинкой, напоминала статую римского императора. Лампы в кабинете были погашены. Все до единой. Зеленые атласные шторы плотно задернуты. Вокруг смутно угадывались очертания книжных шкафов, выстроившихся вдоль стен.
В Белхем-Грейндж царила неестественная тишина.
Поза, в которой застыл сэр Майкл, и его осанка свидетельствовали о несгибаемой воле. Вздернутый, точно корабельный нос, подбородок. Горделиво откинутая голова. Казалось, сэр Майкл не сознает, что за последние несколько часов в его облике произошли разительные перемены, — не осознает, что внезапно осунулся и постарел. Из углов его губ стекала слюна. Румянец исчез, щеки ввалились и посерели. Волосы были взъерошены и беспорядочно топорщились в разные стороны.
В сверкающих в темноте глазах читались смятение и испуг.
«Так вот какой способ они нашли, чтобы прикончить меня, — думал он. — Самый жестокий. Решили использовать дочь».
Тянулись минуты томительного ожидания. Наконец сэр Майкл, беспокойно поерзав на стуле, достал из кармана жилетки связку ключей. Он растерянно взирал на нее, словно не вполне понимая, откуда она взялась, и беззвучно шевелил губами. Потом, повернувшись на стуле и с трудом нагнувшись, открыл нижний ящик стола.
Вынув из ящика обитую мягкой зеленой кожей шкатулку, сэр Майкл водрузил ее на стол. Щелкнул замочек, шкатулка открылась.
В шкатулке хранились гаванские сигары и серебряная зажигалка. Но небольшой поднос, на котором они лежали, приподнимался, приводимый в движение невидимым механизмом. Внизу оказался бархатный лоскут.
Им были накрыты миниатюрный револьвер и коробка патронов.
Револьвер был американский — короткоствольный «смит-вессон» тридцать восьмого калибра. Он был такой компактный, что, наверное, поместился бы на ладони у сэра Майкла.
Сэр Майкл достал пистолет, щелкнул затвором. Крутанул барабан, чтобы проверить, смазаны ли гнезда. Дрожащими пальцами он извлек из шкатулки коробку с патронами, вынул один, второй… Презрительно фыркнул, но силы покинули его, и он затрясся всем телом.
Завтра сюда приедет дочь. Его дочь — вместе с Ричардом Штормом.
Сэру Майклу казалось, что он боялся этого дня двадцать лет — с тех самых пор, как погибла его жена. Но верно было и то, что все это время он отгонял от себя мысль о реальности нависшей над ним угрозы. Он считал это плодом больного воображения Энн, ее наваждением. Он слишком мало знал. Не смог собрать достаточно информации. На что он мог опереться? На бессвязный бред лежащей на полу и истекающей кровью женщины? На те обрывочные сведения, которые она успела сообщить ему той страшной ночью? Достань триптих Рейнхарта. Не дай ему завладеть им. Любой ценой. Останови Яго. Он убьет тебя. Он всех убьет. И дальше в том же духе. Никому ничего не говори. Никому не доверяй. Иначе он убьет тебя. Он убьет любого. Что — черт побери! — он должен был из этого заключить?
И все же… видит Бог, он сделал все, что смог. Время от времени, в память Энн, он делал то, что в его силах. Но он искал вслепую; он никогда не понимал, с кем имеет дело. Когда «Волхвов» выставили на аукцион, он — опять же оставаясь верным памяти жены — попросил Софию пойти на торги и предложить столько, сколько потребуется, чтобы купить картину. Ему казалось, что его денег хватит. И лишь после того, как несчастная Джессика вынуждена была уступить — когда предлагаемая цена уже исчислялась сотнями тысяч и торгу не было конца, — лишь после этого он начал понимать, что за бессвязными, истеричными речами Энн стояло нечто серьезное.
