Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи

Идти за трещиной.

Обернувшись, Джако увидел, как наркоманка весело болтает с двумя нигерийцами, и из рук в руки переходит прозрачный пакетик.

Он не мог не вспомнить знаменитую фразу полковника Куртца из книги «Сердце тьмы» Джозефа

Конрада [16]. И трещина под ногами показалась ему маленькой речушкой, ведущей к безымянному, но неизбежному ужасу.

Джако вновь отправился за ней. Над головой пронесся очередной Боинг, наполняя воздух оглушительным грохотом, словно обезумевшие фанфары выдавали свои заключительные аккорды.

Улицы сменяли одна другую – Джервис, Пиза, Орбассано, площадь Берлингера, улица Де Анджелиса… Следуя за трещиной поворот за поворотом, Джако понимал, что она ведет его к старой части района, где стояли дома из красного кирпича и особняки буржуазии. Но это не был прямой путь – она петляла в темноте, казалось, без всякого смысла, разрезая высокие бетонные ограждения когда-то великолепных вилл, теперь заросших сорняками и мусором, арки подземных переходов и крошащийся асфальт на детских площадках.

Трещина заводила Джако во дворы давно заброшенных домов, за стеклами которых царила тьма, в переулки, где он никогда раньше не был (хотя не сомневался, что знает свой район лучше всех остальных). Джако вдруг вспомнилась старая история, которую когда-то рассказал ему друг из Идраски, городка в сорока километрах от района, даже не история, а легенда о Людях Пыли, которые оживают с рассветом на старых чердаках и забираются в детские сны, чтобы шепнуть ребятам, что лишь забвение дарует уверенность и утешение.

Гигантский шар солнца низко висел над горизонтом, а Джако Боджетти шел по узкому безымянному переулку, с обеих сторон которого тянулись полуразвалившиеся корпуса давно не работавших фабрик старого района – бумажной и текстильной. Здесь трещина расширялась, как устье реки, и вдруг старик услышал, как глубоко под землей кто-то гремит погремушкой сына наркоманки. Голуби, которые всю дорогу кружили над головой, куда-то подевались. Эх, как бы Джако хотелось, чтобы Фаустино сейчас сидел у него на плече и успокаивал хозяина, повторяя какую-нибудь чепуху снова и снова.

Обливаясь потом, Джако дошел до конца переулка и оказался в своеобразном амфитеатре. По краям высились стены заброшенных фабрик с выбитыми стеклами, а расходившиеся веером ответвления трещины тянулись к центру и собирались там вместе, образуя широкую щель, ведущую в сторону улицы Альчиде Де Гаспери, к церкви Святого Духа. Подойдя ближе, Джако вспомнил ее историю.

Церковь возвели в начале семидесятых, в разгар экономического бума. Она представляла собой уродливую бетонную коробку с некрасивой лестницей и огромным железным крестом на фасаде, по обе стороны которого были проделаны два стрельчатых окна с желтыми стеклами. Постепенно район приходил в запустение, и религия перестала утешать людей – на воскресные мессы приходило все меньше верующих. А в середине девяностых церкви был нанесен сокрушительный удар. Всему виной – скандал с доном Валерио, когда священник вместо проповедей начал нести какую-то чепуху. Говорил об упадке мира и Веры, упоминал неких божеств, которые древнее, чем Бог Ветхого Завета. Казалось, он отверг свою веру и принял новую. И сам изменился, даже выглядеть стал иначе. Лицо некогда круглолицего, румяного и веселого дона Валерио превратилось в сморщенную грушу, волосы поседели, а глаза казались совершенно безумными.

Летом девяносто шестого (Джако считал тот год самым настоящим началом конца Розеллы) Валентино Арнальди, шестилетний мальчик с Виа дей Рочи, среди бела дня пропал с детской площадки, где была куча людей. А на следующий день дон Валерио не пришел на утреннюю мессу.

Мальчишку нашли довольно быстро – оказалось, его заперли в подземной часовне церкви Святого Духа, и он лежал там в уголке, совершенно голый, но целый и невредимый – по крайней мере, физически.

Вот только он больше не говорил, и взгляд его остекленевших глаз терялся в пустоте. Поговаривали о педофилии и сатанинских обрядах, хотя медицинские осмотры исключили сексуальное насилие. Но что-то в голове маленького Валентино сломалось – так, что починить это не было никакой возможности. Пока врачи пытались вытащить чертика из его черепной коробки, он без конца твердил два слова: «Боже. Старик. Божеее. Старииик».

Дона Валерио так и не нашли. То ли он сбежал в Таиланд, то ли покончил с собой, то ли его спрятала Церковь, пытаясь избежать скандала. Как бы то ни было, больше священников сюда не присылали, учитывая, что район постепенно пустел. Немногочисленным оставшимся прихожанам пришлось посещать мессу в храме соседнего прихода. Церковь стали считать оскверненной, несколько лет городская администрация использовала ее как склад, а в начале двухтысячных сооружение и вовсе забросили.

Поэтому возвышавшееся перед Джако здание было бесхозным. Ему вспомнилась чепуха, которую несла Грация де Микелис

в докельтские времена тут стоял небольшой храм, воздвигнутый в честь богов, думающих думы под землей,

и он, сам не зная почему, вздрогнул. Трещина бежала прямо к церкви и забиралась по ее ветхим ступеням. Просачиваясь сквозь тучи, лучи солнца обливали все вокруг странным соломенным светом. Неожиданно для себя Джако оказался у входа. Так бывает во сне, когда не замечаешь, как переносишься из одного места в другое.

Трещина ныряла под массивную двустворчатую дверь. Ручки были связаны тяжелой цепью, на которой висел замок, – видимо, чтобы внутрь не забрались наркоманы или бомжи. На окне распылителем кто-то написал:

– И как мне попасть внутрь? – прошептал Джако себе под нос. В ответ он услышал, как за спиной заскулила собака, словно ее пнули в бок. И краем глаза заметил приближающийся силуэт. Старик резко обернулся.

Это была Барби,

… я все еще слышу, как она лает под землей…

Пудель Колдуньи. Джако узнал собаку только по красно-синему бантику, который хозяйка каждое утро завязывала ей на макушке.

Белоснежная шерсть почти везде выпала. Тут и там торчали лишь клочья. Тонкая, полупрозрачная кожа обтягивала торчащие ребра, похожие на прутья крошечной тюремной клетки. Всю морду, проходя прямо по носу, раскалывала трещина с текущей из нее густой черной сывороткой. Когда собака шла по ступенькам, ее вывернутая передняя лапа скрипела, как несмазанная дверь.

Барби будто иссушили, а потом засунули в центрифугу. Под белой пеленой, затянувшей ее глаза, которые всегда казались Джако глупыми, в водоворотах жидкой тьмы сиял упрямый безжалостный разум.

– Ба… Барби, что с тобой стало? – вырвалось у Джако, и он понял, что стоит у церкви, прислонившись спиной к дверям.

Барби завиляла хвостом, и из ее задницы потекла черная сыворотка, перемешанная с фекалиями и кровью. Чтобы сдержать рвоту, Боджетти приложил ко рту носовой платок. Собака залаяла – казалось, ее легкие заполнены водой. Нюхая воздух раздвоенной мордой, Барби добежала до половины лестницы, а потом бросилась вниз, подняв грязный хвост трубой.

Она хочет, чтобы я шел следом.

Ни минуты не сомневаясь, Джако поспешил за обезумевшим пуделем, обогнул церковь Святого Духа и остановился перед маленькой задней дверью. Барби снова пролаяла, на этот раз жалобно, почти по-человечески, встала на задние лапы, а передними толкнула дверь.

Та немного приоткрылась. Джако увидел щелку темноты.

Трясясь от страха, он зашел внутрь. И оказался в маленькой ризнице, украшенной иконой, на которой Святой Дух был изображен в виде белого пара и тряпок. Джако последовал за собакой к алтарю. За его спиной возвышался Иисус Христос пыли, паутины и отсутствия.

Чем занимаются заброшенные здания в долгие годы одиночества? – вдруг подумалось Джако. Что они видят, как стареют, сильно ли страдают?

Он не мог ответить на эти вопросы, потому что они рождались не в его голове, а шли откуда-то извне. И тут Джако увидел место, где начиналась трещина, которая привела его в церковь из привычного покоя квартиры. Это была черная пропасть в самой середине центрального нефа, черный колодец диаметром метров пять, не меньше, слепой бездонный глаз в старом сердце района.