Виталий Астапенков - Черный Тёть (СИ)
Значит, и это оттуда, подумала Света.
Действительно, не могла же она в одночасье стать экстрасенсом. По крайней мере, ни с того, ни с сего. Хотя кто их знает, как они возникают? В последнее время они плодятся, как мухи-дрозофилы, ступить некуда.
«Не отвлекаться, – сказала себе Света. – Будем продолжать рассуждать логически». Правда, в глубине души она осознавала, что от такой логики даже блондинкам впору вешаться. Но больше ничего не оставалось.
Значит, яд где-то там, внизу. Но если есть яд, значит, обязательно должно быть и противоядие.
Она посмотрела на пробившиеся тела ребят изломанные корни, уходящие в глубь, в неведомые пласты, попыталась проследить за ними мысленно, и мгновенно в голову вполз чёрный клубок, шевелящийся мохнатыми завитками спиралей-смерчиков по краям. И на этот раз девушка не стала ни отгораживаться, ни пробивать солнечным теплом разраставшуюся чёрную стену. Она дождалась, пока чернота почти полностью не заполонит сознание, вытесняя все мысли и чувства, и рывком погрузилась в неё, успев ощутить чёрную вспышку, и всё померкло.
* * *
Сначала вернулось ощущение чего-то, что следовало сделать, потом вернулось осознание и память, кто она. Она открыла… глаза? Блёклая пустота вокруг, которая начала темнеть и ритмично сжиматься и разжиматься, и каждый раз возникало ощущение толчка, словно её перемещает, несёт куда-то над свившимися, подрагивающими мертвенно-чёрными корнями, протянувшимися в неизвестность. И при каждом сжатии она касалась чёрной поверхности и сквозь мерную дрожь ощущала всё, что успел вобрать в себя Тёть, а потом ощущения начали перерастать в картины, настолько яркие и насыщенные, что казались живыми. Она будто заново проживала минувшие дни: гибель ребят – душу полоснуло острой болью – поиски Юли, сумасшедшую прополку и сбор урожая, вечер с шашлыками и купание на озере, встречу с Аристархом…
Вот! Она увидела себя, потную и грязную, цеплявшую дурацкие треснувшие очки на сучок, изображавший нос Тётя, и потянулась остановить, не дать глупой девчонке сотворить поганое идолище. Удержать исцарапанные загорелые руки, уже натягивавшие перчатки на обрубки ветвей…
Ладонь вдруг кольнуло сучком, и Света изумленно уставилась на грязную шляпу, венчавшую обрубок сирени, с вьющимися вокруг мошками. Сверху жгло солнце, и из недалёкого сосняка доносилась дробь дятла. День наполняли цвета и запахи лета, гудение пчел, птичий щебет, было слышно, как по раскисшей дороге к садоводству, взрёвывая двигателем, едет тяжёлый грузовик, наверное, с гравием для отсыпки проездов между дачами.
Девушка отбросила с лица прядь волос и всунула в одну перчатку шероховатый сучок, взялась за вторую – и остановилась. Почему-то вдруг отчаянно захотелось сорвать напяленные на пень шмотки и выкорчевать его, а потом сжечь. Дотла. Вместе с корнями, уходящими в землю и смыкавшимися в невообразимой глуби с чем-то чёрным, чужим и враждебным. Показалось, что растопыренные сучья начали сходиться, потянулись к глазам, а сквозь стекла очков стали пробуравливаться чёрные смерчики.
Она отшатнулась, чуть не упав, сердце полыхнуло жаром, и где-то в глубине души от него вдруг зажегся сверкающий огонёк, разросся, наливаясь светом, и вырвался из ладоней раскалённо-белым потоком. Ударил в верхушку обрубленного ствола, испепелив шляпу с шарфом и расплавив очки в стекловидную массу, упавшую на землю. Вращавшиеся за стеклами чёрные смерчики тщетно ввинчивались в поток, пытаясь пробиться сквозь огонь к порождающему его жару сердца. Они сгорали вместе с бездымно тающими в пламени обрубками сирени. Через два удара сердца на участке не осталось ничего, кроме безобразной ямы, куда стекла сверкающая река, выжигая корни, что уже разрослись уродливой ячеистой сетью. Ещё два удара сердца – и сеть бесследно сгинула, открыв тянувшиеся снизу бесчисленные извивающиеся корешки, свивавшиеся в глубине в единый, чёрный ствол с длинными коричневыми вкраплениями, похожими на морщины. Под опускавшимся по стволу пламенем они судорожно сокращались, выбрасывая чёрные смерчики, тут же исчезавшие в огне.
Ярко-белый поток прокатился вглубь и замер, обернувшись сверкающей петлёй, как лента Мёбиуса, и слившись с извергавшимся из ниоткуда ледяным черным потоком. Он состоял из всё тех же смерчиков и оттого казался пульсирующим, жадным языком, хоботом, старавшимся дотянуться до чего угодно, лишь бы это было тёплым и живым. Выморозить и поглотить, растворить в себе, чтобы напитаться новыми соками и тянуться дальше и дальше, высасывая радость и свет из окружающего мира, пока не останутся лишь холод и пустота.
И что противостоит межзвёздному холоду? Свет и тепло звёзд. Живые огоньки клокочущих газов, окружённые ледяной пустотой, которая эпоха за эпохой старается погасить животворящие источники. Иногда это удается. Но иногда у звезды раскаляется сердце, и тогда яркое гало пробивается бурлящими потоками лучей взрыва сверхновой, и истаивают на время ледяные языки чёрной пустоты, не в силах проникнуть в пламенную сферу.
Сердце вновь надсадно полыхнуло жаром, послав ослепительно-белый поток, что оборвал пульсирующий хобот и расплавил его конец в однородную массу, мгновенно застывшую тёмно-матовой стеной, о которую бессильно бился теперь из ниоткуда алчущий язык.
* * *
Она медленно-медленно приходила в себя. Её била мелкая дрожь. Перед глазами мельтешили солнечные пятна. Сердце стучало, как пыхтящий на косогоре трактор, отдаваясь неумолчным гулом в ушах, норовило выпрыгнуть из груди. Она непроизвольно прижала к груди руки, пытаясь его унять. И хрипло вскрикнула от боли. К телу словно приложили раскалённый утюг. На трясущихся ногах она прошла пару шагов и бессильно опёрлась спиной о калитку. Сквозь утихающий гул пробилось негромкое шипение, и запахло палёным деревом. Она обессилено сползла на землю и села, привалившись спиной к рейкам заборчика.
Что с ней?
Света болезненно сощурилась, довольно долго и безуспешно пытаясь рассмотреть хоть что-то сквозь мечущиеся перед глазами пятна. Постепенно унялся бешеный стук в груди и стих гул в ушах. Глаза вдруг защипало от слёз, Света заплакала, но зрение прояснилось, и первым, что она увидела, был обширный тёмный круг на месте вырубленной сирени с просевшей посредине ямой. Потом она увидела свои руки – покрытые уродливыми шрамами куски плоти с обугленными головёшками вместо ладоней, и отстранённо подумала, что должна либо выть от боли, либо уже потерять сознание. И тут же возникло чувство, что где-то или когда-то, совсем недавно она уже думала так. И сразу накатила боль. Но не такая сильная и совсем не там, где ожидалось.
