Джесс Невинс - Мистические города
— Линетт!
— Так как ты делаешь смерть бессмысленной.
В ответ тишина. Его рот открылся, тихое рокотание механизма превратилось в искусственный крик, но она отпихнула его плечом, чтобы пройти, и он упал, не выдержав нового веса своего тела, но так и не подал голоса. В ее раненой руке пульсировала острая, обновленная боль. Хорошо, подумала Линетт. Хорошо. Она хотела ощутить эту боль. Боль поможет остановить слезы, поможет скрыть обиду от предательства. И если, пока она будет идти по улицам Иссьюэра в сторону дома, слезы все же покатятся по щекам, то она будет знать, что их причина — исключительно боль в руке.
И несмотря на всю разницу между нами, несмотря на все трудности, с которыми нам пришлось столкнуться после твоего возвращения, Линетт, я хочу, чтобы ты знала, что я все еще предан нам. Делу сохранения нас.
Энтони
К тому времени как Линетт подошла к дому, слезы уже высохли, но тело ее было покрыто тонкой пеленой пота, словно теперь, когда глаза были сухи, оно начало беззвучно рыдать.
Линетт чувствовала за спиной сдвоенные силуэты печей, зная, что они воплощают конечность всего. Это было слабым утешением, но когда она остановилась у своего дома и оглянулась на Иссьюэр с его пустынными улицами, очерченными призрачными электрическими проводами и бронзовыми ветряками, то попыталась получить столько утешения, сколько могла. И хотя город предал ее — нет-нет, не сам Иссьюэр, но часть этого города, часть предлагаемых им услуг, часть его жизни, — печи стояли, как всегда, неподвижно и словно ждали того часа, когда все это будет от нее далеко-далеко. Того периода, который даст ей ощущение безопасности. Она взяла от печей все, что могла. Когда она наконец вошла в дом и увидела его письмо, так и оставшееся лежать возле чайника, вся накопившаяся злость и обида куда-то исчезли.
Она могла выкинуть письмо, и, наверное, так и надо было сделать. Могла порвать его, могла разрезать на мелкие кусочки, утопить его, сжечь его…
И все же, изменив себе, она этого не сделала.
КААРОН УОРРЕН
Вниз за серебряными душами
Пер. О. Александрова
Терпеть жалостливые взгляды — приятного мало, но больше всего нас доставали советы. Ешь это, возьми то, иди туда, купи эти. И конечно, всевозможные «не»: не принимай горячую ванну, не пей чай или кофе, не глотай антидепрессанты. И все от самодовольных женщин с младенцами на коленях.
— Почему они не могут заткнуться? — спросила я как-то утром после особенно неудачного похода за покупками.
— Не позволяй им расстраивать себя, — отозвался мой муж Кен, показав мне результаты изысканий по Интернету: чтобы увеличить свои шансы, надо целый месяц питаться исключительно яйцами.
— Я люблю яйца, — согласилась я, и мы восемь недель ели только омлеты, болтуньи, вареные яйца и яичницу, но я так и не смогла забеременеть.
Я изо всех сил старалась думать позитивно. Я продолжала надеяться. Я даже сказала Кену:
— Карты Таро говорят, что двенадцатое июня может стать удачным днем, если я оденусь только в красное и не буду волноваться по пустякам.
В ответ — молчание.
— Мог бы по крайней мере сделать вид, что сочувствуешь.
— Нет, просто… Не хотел тебе говорить, но один парень с работы рассказал о женщине-медиуме, которая, возможно, сумеет нам помочь. Они с женой обратились к ней, когда утонула их дочь, и это, несомненно, помогло им сохранить здравый рассудок.
— Но у нас нет никаких умерших детей, — отрезала я.
— Знаю, — терпеливо ответил Кен. — Отлично знаю. Но она может помочь.
И она действительно помогла.
Мария Марони изменила нашу жизнь.
Кен спросил меня, не хочу ли я, чтобы он подождал в машине.
— Нет! — воскликнула я. — Тебя это тоже касается. Это касается нас обоих.
Тогда он взял меня за руку, и мы подошли к входной двери дома Марии Марони.
— Постучи ты, — попросила я.
Дверь нам открыл высокий молодой человек. Он улыбнулся нам открытой улыбкой, показав ровные белые зубы.
— Я Хьюго, — сказал он. — Мама попросила меня вас встретить.
Положив теплую руку мне на талию, он провел нас через холл с мозаичным полом.
— Как красиво! — восхитилась я.
Он не ответил, и я подумала: может, он художник, демонстрирующий ложную скромность.
Я почему-то считала, что Мария будет выглядеть этакой доброй матроной, которая угостит нас чаем и попытается разговорить. Но она оказалась стильной высокой блондинкой. Волосы у нее были уложены в пышную прическу с мягкими локонами по бокам. У нее были достаточно резкие, но красивые черты лица, которые еще больше подчеркивал умело наложенный макияж. Одета она была в прозрачную блузку поверх черной трикотажной майки и в облегающие черные брюки, на ногах туфли на высоком каблуке.
— А вот и вы! — сказала она и взяла меня под руку, смутно напомнив мне женщин, приглашающих зайти в магазин одежды: только сегодня все размеры, пятьдесят процентов скидки.
Она дала нам по бокалу бренди, взяв один себе, и провела в маленькую комнату с белыми стенами, в которой вообще не было мебели. Хозяйка опустилась на колени, жестом предложив нам последовать ее примеру.
— Ты в порядке? — шепнул мне на ухо Кен.
Он не слишком любил всякую там эзотерику. А наоборот, любил кресла, и столы, и докторов с их вечными анализами.
Я посмотрела на него и, кивнув в ответ, в свою очередь спросила:
— А ты?
Он тоже кивнул, хотя я заметила, что вид у него обеспокоенный. Он, конечно, никогда этого не говорил, но был твердо уверен, что я слишком ранима и легко могу попасть в лапы стервятников, готовых воспользоваться моей доверчивостью. На самом деле я не особо нуждаюсь в его защите, но, когда он рядом, все же как-то спокойнее.
Мария постучала по стене, и я решила, что она начинает сеанс и вызывает одного из своих духов. Я закрыла глаза и стала ждать.
Но она, оказывается, просто-напросто звала сына.
— Напитки, Хьюго!
— Что будете пить? — спросил он у меня.
— Благодарю, только стакан воды.
Хьюго сморщил нос так, словно я попросила стакан свиной крови. Может, он из тех, кто презирает любого отказывающегося от выпивки?
Когда Хьюго вышел, Кен заметил:
— А вы здорово его вышколили.
— Это сейчас. Еще немного — и он будет боссом.
Я не совсем поняла, что она имела в виду. Возможно, что-то личное в отношениях матери и сына. Возможно, и мне когда-нибудь доведется это испытать.
Мария Марони изучающее смотрела на меня минут пять, не меньше, а потом заявила:
