Пол Хасон - Сувенир
Она подошла к телефону и быстрым плавным движением набрала номер, некрепко держа другой рукой трубку.
Поднеся ее к уху, Энджела ничего не услышала. Не было ни гудка, ни даже сигналов "занято".
Она несколько раз потыкала в рычаг. Звук не появился. Она попробовала набрать О. Ничего. Телефон молчал.
Энджела пошла в кабинет. Шон печатал пересмотренный вариант сценария, над которым они трудились весь день.
— Быстро ты отзвонилась, — заметил он, не отрываясь от работы.
— Линия не в порядке, — невыразительно ответила Энджела.
Шон, куривший травку, затянулся и передал сигарету ей. Сделав затяжку, она молча вернула косяк.
— Опять шотландский вяз, — сказал Шон.
Прошлая зима выдалась очень ветреной, и телефонная компания предоставила им выбирать: провести надежную линию или лишиться чудесного дерева. Они решили сохранить дерево.
— Как бы не пришлось его срубить.
Шон закончил абзац, который печатал, росчерком и выдернул лист из машинки.
— Кому ты звонила?
— Черил.
Шон просмотрел страницу, которую держал в руках.
— Да? Зачем?
— Я так и не рассказала ей, что было у отца Тэггерта. — Энджела нахмурилась, безотчетно вертя на пальце обручальное кольцо. — Или, скорее, чего там не было.
Кивая, Шон продолжал читать.
Энджела вернулась в гостиную на диван и снова взялась за шитье. Она выпускала в швах платье. Скоро оно должно было ей понадобиться. Она уселась, не обращая внимания на телевизор, и дошила шов. Потом закрепила нитку маленьким узелком и попыталась перекусить, но обнаружила, что нить слишком крепкая. Энджела сунула руку в корзинку с рукоделием, достала ножницы и перерезала ее. В это время в камине, взметнув облако искр, громко треснуло полено. Энджела невольно вздрогнула и обвиняюще воззрилась на полено, но почти сразу же расслабилась и позволила взгляду переместиться выше, к пустому месту на каминной полке.
В комнате появился Шон с новой версией сценария, которую закончил печатать. Он прошел к телевизору и убавил звук до безгласного бормотания.
— Хочешь прочесть? — Он подал ей стопку листов.
Энджела протянула руку и молча приняла их.
— Прости, — искренне сказал Шон.
Она быстро, исподлобья взглянула на него. Лицо Шона выражало озабоченность, неуверенность в себе, даже раскаяние.
— За что же? — тихо проговорила она.
— За все. — Он отошел к камину и уставился на ровно горящие поленья.
— Ты хотел сделать доброе дело, — сказала Энджела, стараясь улыбнуться. — И мне, и моему воображению.
— Я не только о камне.
— Тогда о чем?
Шон нагнулся, взял из корзины последнее полено и осторожно подложил в пылающие угли.
— Не сейчас. Это может подождать. Потом скажу.
Он выпрямился и двинулся к двери.
Энджела озадаченно следила за его передвижениями, чувствуя неладное.
— Куда ты собрался?
Шон кивнул на опустевшую дровяную корзину.
— Надо принести еще дров.
И ушел.
Энджела в тревоге вскочила.
— Шон!
Он обернулся и увидел, что жена с полным страха лицом стоит на пороге гостиной.
— Да ладно тебе, детка, — ласково сказал он. — Мы уже сто раз про это говорили.
Он отпер черный ход, открыл дверь и, переступив порог, быстро притворил ее за собой, чтобы не выстудить дом.
Дул холодный ночной ветер. Он трепал штанины Шона и пронзал свитер, словно лезвие ножа.
Пробравшись в негустой тьме к сараю, Шон постоял, сражаясь с деревяшкой, которой они пользовались вместо засова, чтобы держать низкую дощатую дверь закрытой.
Дверь со скрипом открылась.
Шон пригнулся, чтобы войти — и настороженно остановился. Из сарая доносился какой-то тихий шорох, там что-то скреблось.
Может быть, крыса. Или это ветер царапал по доскам собранными в плотные гроздья плетями плюща.
Он просунул левую руку за дверь, отыскивая выключатель.
Есть.
Единственная лампочка, свисавшая с потолка, залила старый сарай тусклым светом. Гниющие дубовые балки — некоторым было больше ста лет. Внутренность сарая делили грубые деревянные стойла. В былые годы в них загоняли свиней и лошадей. Стойкий запах хлева не выветрился и по сию пору.
Шон принюхался. По непонятным причинам сегодня запах казался более сильным. Более зрелым, едким, сладковатым. Должно быть, от сырости, подумал Шон.
Ветер свистел под стрехами, задувал в пустые окошки сеновала, шуршал и постукивал плетями плюща.
Поднырнув под стелющуюся паутину, спускавшуюся с низкой балки над входом, Шон шагнул за дверь. Он быстро прошел мимо штабеля старых банок с краской, оставшихся с той поры, когда он приводил дом в божеский вид, и мимо запасных баллонов с газом, которыми они запаслись, стоило замаячить энергетическому кризису, к первому стойлу — там были сложены дрова на зиму.
Оглядевшись, Шон увидел прислоненный в углу топор.
Он смерил взглядом груду недавно нарубленных вязовых поленьев, которые два дня назад ему помогли притащить Марк и Верн.
Слишком зеленые и трескучие, подумал он. Им нужно время, чтобы просохнуть.
Он сделал еще несколько шагов и вытащил четыре толстых сосновых полена. Их он поставил на заменявший им колоду дубовый пень и мастерски расщепил. Собрав куски дерева в охапку и пошатываясь под тяжестью этого груза, Шон вернулся к дверям. Он на мгновение перенес тяжесть на левую руку, а правой неловко потянулся к выключателю. Прежде, чем щелкнуть им, он помедлил и еще раз принюхался.
Что за гнусная вонь? Должно быть, на задах сарая сдох какой-нибудь зверь.
Шон погасил свет.
Его схватили сзади за шею. Огромные, холодные, когтистые пальцы, бруски ледяного железа искали дыхательное горло и сонную артерию.
Задыхаясь, Шон вырвался и обернулся, с натугой перевалив тяжелые поленья за левое плечо, туда, где находилось то, что (или кто) напало на него.
Безжалостная хватка ослабла; его противник легко отскочил назад, чтобы избежать столкновения с падающими дровами.
За одно наполнившее его ужасом мгновение Шон распознал ту самую белую фигуру, что два дня назад преследовала его на Желудевой улице. Смутно различимая в идущем из окошек сеновала свете ночного неба, она, как большая обезьяна, изготовилась к прыжку примерно в пяти футах от него. В тот же миг, когда время словно бы остановилось, до Шона дошло и то, что существо это определенно не человек. Он понял это не столько по пропорциям его тела, сколько по величине и форме головы. Маленькая, напоминающая череп, в полумраке она казалась состоящей главным образом из огромного рта. Никаких других черт лица Шон разглядеть не сумел — ни глаз, ни носа, ни даже ноздрей, хотя утверждать это с уверенностью было невозможно. Зато в лицо тугой волной ударил невероятный смрад, исходивший от твари — резкий, сладкий запах тлена, который Шон почувствовал, едва зашел в сарай. Он почувствовал растущее отвращение: ему вдруг стало ясно, как сильно эта вонь напоминает другую, незабываемую, ту, что не в состоянии были скрыть во Вьетнаме застегнутые на молнию мешки с трупами.
