Алексей Шолохов - В ночь на Хэллоуин (сборник)
Скрежет оборвался, исчезла и вынимающая душу вибрация. И тогда люди явственно услышали: «На помощь!.. Кто-нибудь! Они сейчас войдут! Они уже…»
Хороня крики под собой, со всех сторон разом зазвучал гулкий смех. Его хозяин, казалось, от души веселился, глядя на попавших в беду людей.
Забыв о ссорах, пассажиры сбились в одну группу в центре вагона. К ним подскочил и Саша, которому показалось, что этот некто смеется прямо за спиной, протягивая к нему заросшие густым волосом руки с желтыми от курева ногтями.
Смех стих. Вязкое беззвучие заставило людей озираться: что дальше?
Щелкнул – особенно громко в этой тишине – дверной замок. Слегка скрипнула дверь, и из кабины вышел машинист. Седоватый худощавый мужчина среднего роста был бледен и дрожал. Он закрыл дверь и растянул губы в жутком подобии улыбки.
– Пожалуй, с вами посижу, – с трудом вымолвил мужчина. – Вместе… не так скучно.
– Скучно? – через пару секунд откликнулась Ирина. – Скучно?
Голос подвел хозяйку, сорвавшись на писк.
– Хватит. – Игорь Иванович шагнул вперед. Некоторая мягкость, которая слышалась в его голосе при первой беседе с машинистом, исчезла без следа – словно с металлической лапы с хромированными когтями сорвали бархатную перчатку. – Вам явно известно если не все, то многое. Рассказывайте.
– Помогите! – Люди, как по команде, повернулись к кабине, откуда шел крик. – Да что же вы!.. А-а-а!..
Громкая связь отключилась.
Машинист молча смотрел на пассажиров. Потом медленно перевел взгляд на металлическую стену за окном. И замер.
На светлой поверхности появился бугорок – словно какой-то силач взял да надавил с той стороны раскаленным железным прутом. А затем повел его дальше, превращая точку в полукруг концами влево. Сделал новый бугорок по соседству с нижним из них и повел вверх прямую линию. У верхнего конца полукруга она переломилась и пошла по диагонали вниз.
Когда линии сложились в букву «м», слева возникла новая вертикальная черта. Посередине от нее отошла короткая горизонтальная.
– Смерть, – тихо прошептала Ирина.
На стене разом проступили и остальные буквы этого короткого слова, написанного справа налево. Пассажиры молча смотрели на него и оно, казалось, вырастало, заполняя собой весь мир. В ушах зазвучал тихий свистящий шепот: смерть… всех… смерть…
Ирина пошатнулась и грузно осела на пол, привалившись спиной к ногам Юрия. Толстяк, не отводя взгляда от надписи, шагнул в сторону, и женщина упала навзничь. Ее голова глухо стукнулась об пол. А из кабины машиниста донесся громкий треск разбившегося стекла.
Люди, вздрогнув, очнулись. Игорь Иванович, присев, приподнял голову Ирины. Похлопал по щекам, а затем надавил пальцем под носом. Женщина тихо застонала.
– Вот и хорошо, – проговорил Игорь Иванович и, напрягшись, положил Ирину на скамью. – Приходите в себя, а мы пока…
Он обернулся к машинисту.
– А мы пока послушаем вас.
Саша, стоявший рядом с машинистом, втянул голову в плечи. Этот тон, не терпящий возражений… Парень снова почувствовал себя первокурсником. Тем январским вечером они с одногруппниками хорошенько отметили сдачу первой сессии, и Саша возвращался домой. Вошел в ярко освещенный подъезд, поднялся по короткой лестнице к лифтам, нажал на кнопку. После прогулки по морозу теплый воздух обволакивал, в голове снова зашумело. Он расстегнул куртку, снял запотевшие очки, чтобы протереть их, и с ними в руках шагнул в кабину. Тут ему на плечи легли жесткие ладони, и очень спокойный голос властно приказал не оборачиваться. Саша обмер, и тогда незнакомец принялся расстегивать на нем джинсы…
Парень кинул взгляд на руки Игоря Ивановича. Ногти показались ему желтоватыми. Или это освещение такое?
Игорь Иванович не спускал взгляда с машиниста. Тот задрожал всем телом, покосился на металлическую стену. И, облизав губы, прошептал:
– Нечисть. Это все тоннельная нечисть. Она давно с нами воюет.
Наверху, при свете дня, эти люди подняли бы его на смех. Но сейчас, после всего, что было… Они молча ждали продолжения.
То и дело запинаясь, машинист принялся рассказывать.
– Это ведь очень старая станция. В шестидесятых заложили. Тогда она «Аэрополе» называлась. Потом – «Волоколамская». Потом… потом никак не называлась. Забросили ее, закрыли. И новый район наверху строить не стали. А все потому…
Он снова взглянул в окно.
– Все потому, что вообще не надо было здесь ничего копать! Не надо было, да!
Машинист «дал петуха» и осекся.
– Тут за века столько народу перемерло, в этом Тушине… Тушинский вор, Лжедмитрий Второй – он ведь здесь окопался, когда Москву захапать хотел. Его несколько раз ходили выбивать. А он все держался да окрестные деревни грабил. Монастырь тут стоял, так и его весь разорил… Чума потом еще дважды была… никто мертвых не считал.
Мужчина помолчал.
– Достроились, – тихо сказал он наконец. – Докопались. Разбудили. Вот они и мстят теперь. По всей ветке бродят, а гнездо у них здесь, на «Аэрополе». При совке их как-то угомонили… может, пообещали не строить?.. А теперь вот снова… В прошлом году один из наших на ходу дверь кабины открыл да выпал. С Кузьминок на Рязанский проспект состав вел. Об этом даже писали тогда… сказали, мол, отлить захотел. Врут, конечно. Иначе все тут на хрен закрывать придется. А прыгуны?.. Ну, самоубийцы. То и дело под колеса сигают. Ведь можно таблетки там, газ… вены порезать, наконец. И проще, и не так больно. А они – прыгают. Тянут их…
Машинист развернулся и, уже не отводя глаз от металлической стены, сказал – снова шепотом:
– А ведь там, наверху, все знают. Знаете, как сначала делать хотели? Со стеклянными стенами – станцию от тоннеля отгораживать. Состав подъезжает, тогда в стекле двери открываются. Думаете, просто так?.. Правда, в оконцовке без этого обошлись. Поняли, что толку не будет. Они ведь везде…
В раскрытые форточки задул ветер. Поначалу едва заметный, он быстро набрал силу, обрел голос – вагон заполнился высоким свистом. На лица людей упали тяжелые теплые капли. Их становилось все больше, и вот уже из форточек стали хлестать тугие струи, которые окрашивали все вокруг в алый цвет. Кровь заливала глаза, попадала в рот и нос.
На скамье застонала, заворочалась Ирина. Поперхнувшись, надсадно закашлялась. На нее никто не обратил внимания.
Снова раздался уже знакомый скрежет, но людей он беспокоил в последнюю очередь. Поскальзываясь на залитом кровью полу, закрывая ладонями лица, они на ощупь пытались найти место, где можно было бы хоть отчасти укрыться от хлещущих из окон потоков.
И тут все разом пропало – и ветер, и кровавый ливень, и скрежет. Еще какое-то время люди стояли, боясь опустить руки. Первым открыл глаза Олег Алексеевич – и замер, уставившись в окно. Стекло покрывали кровавые потеки, которые скрывали за собой станцию, но еще оставалась открытая форточка.
