Александр Мазин - Костер для инквизитора
– Я христианин,– возразил Ласковин.
Взгляд его снова и снова возвращался к темно-красному грозному лицу. Какой талант, однако.
– Невелика помеха,– отмахнулся «патриарх».– Я сам был христианином. Пока не прозрел.
Искренность в голосе подкупала. Чувствам следовало дать окорот.
– Кровушку пьет? – саркастически осведомился Ласковин.– Как нынче с девственницами? Трудно? Или предпочтительнее младенцы?
– Глупости говоришь,– строго сказал Адамант.
Ласковин поразился его интонации: в точности, как у отца Егория.
– Глупости. Кровь – сок жизни. Пойдем, Андрей Александрович. Здесь праздных разговоров не ведут – святое место.
«Не делай ничего бесполезного»,– писал великий Миямото Мусаси. И Зимородинский принимал это безусловно. Отчасти потому, что начиналось с «не делай». Тому, кто деятелен по самой природе, такому, как Зимородинский, удержаться от поступка трудно. Но Вячеслав удерживался. Пока не научился узнавать тропы Судьбы. Не способный отказаться от всех желаний, Зимородинский оставил себе лишь немногие. Например, хранить тех, кто ему дорог. А поскольку Вячеслав Михайлович, действительно, этого хотел, то и получал желаемое. И поскольку собственная жизнь не являлась для Зимородинского чем-то особенно дорогим, было ясно: длина ее зависит от того, насколько желание хранить соотносится с возможностями воина-хранителя. На этот раз кое-кто из хранимых увяз слишком глубоко. Но Зимородинский не осуждал. Так же, как раньше не препятствовал своим ученикам рисковать. Сейчас Вячеслав Михайлович просто ехал туда, куда вела тропа Судьбы, принявшая облик заснеженной дороги. А вернется ли он назад?.. Не вернется. Тропы Судьбы ведут только в одном направлении. Вперед.
Разговор затянулся. Адамант Афанасьевич излагал «партийные тезисы». Упирая не столько на национальное самосознание, сколько на необходимость порядка. Андрею вспоминалось многократно цитируемое в институте: «Порядок есть, но еще не очень». Афоризм полковника Фуяркова. Слушал он вполуха. Город вдруг представился ему широченным столом. На столе толпились крохотные людишки, а вокруг – мордастые хари, заглатывающие их целыми горстями. А под скатертью копошилась хищная мелкота, и то один, то другой крохотулька, пискнув, исчезал под тканью. На миг Андрей ощутил себя внутри толпы. Отсюда жадные пасти были не видны – только огромные лбы и озабоченные глаза обсевших стол. Зато зыбкость опоры под ногами ощущалась очень хорошо. В руке Андрея была дубинка. Он шел сквозь толпу, поглядывая под ноги. Когда из прорехи высовывалась клешня, Андрей бил по ней, и клешня пряталась. Но он был один, а…
– …это хорошо, что ты согласен,– бас «патриарха» вернул Ласковина к реальности.
– С чем? – спросил Андрей.
Похоже, Адамант Афанасьевич здорово удивился.
– С тем, о чем мы уже полчаса толкуем.
– Нет,– отрезал Ласковин.– Я не согласен.
«Патриарх» пристально посмотрел на него, потом вздохнул и поднялся, хрустнув коленями.
– Тебе принесут поесть,– сказал он сухо.– Постарайся не делать глупостей.
Ласковин потянулся, демонстративно зевнул:
– И ты,– уронил он.– Тоже постарайся.
Не достал. «Патриарху» краснолакового бога терпения, казалось, не занимать.
Покормили качественно. Красная рыбка с картошкой, соленые огурчики, краюха черного хлеба с пластиной желтого сливочного масла, кувшин с домашним квасом. И стопарик, который Ласковин проигнорировал, а бородатый охранник с удовольствием опрокинул и подмигнул: вишь, не отрава. Ласковин знал, что не отрава. Захотели бы какой дряни подмешать, без водки обошлись бы. И без рыбки-лососинки. Иной дурью достаточно по пальцу мазнуть, и у клиента крыша отчалит прямо на шабаш.
Покушал и вздремнул. Не тревожили. Снилась всякая дрянь. Лягушки-головастики, кривые коридоры. Проснулся. Попил квасу. Встал. Надо прикинуть кандальные возможности. Возможности были. Но весьма ограниченные. Мелкие шажки. Полуповороты. Никаких ударов ногами, никаких передвижений – цепь тормозила даже короткий бросок, путалась, замедляла шаг раза в три. То есть обращала в ноль любую атаку. Крайне огорчительно, что здешние охранники не носят стволов. Для внезапной атаки достаточно свободных рук. И для стрельбы, естественно, тоже.
На руки Ласковин рассчитывал зря. Когда за ним пришли, первым делом нацепили наручники, сковав запястья за спиной. У Андрея сразу возникли дурные предчувствия: когда идола смотреть водили, без наручников обошлись. Сопровождающие – те же бородачи. Один, тот, что заглотил ласковинские сто грамм, впереди, второй – за спиной. Натуральный пещерный ход освещали электрические лампы с наружной проводкой. Будь Андрей свободен, порвать провод – и полная темнота. Ух и дал бы он им просраться! Ласковин даже головой мотнул, отгоняя сладкую мечту.
Навстречу шла женщина. В белой с вышивкой рубахе и черных джинсах. Своеобразный прикид. Ласковин обратил внимание, что рукава рубахи поверх прихватывали широкие металлические браслеты. Похоже, серебряные. Женщина поздоровалась с бородачами, а на пленника глянула без интереса. Не первый, должно быть, узник в здешних пенатах.
Воздух в коридоре сухой и умеренно прохладный. И стены сухие. Надо полагать, вентиляция с подогревом. Основательно устроились ребята. Вентиляцию надо учесть как возможный выход.
– Стой,– скомандовал тот, что сзади, а первый рывком сдвинул засов и распахнул стальную дверь.
И Ласковин увидел Наташу.
Ошибиться было невозможно. Вдоль обочины приткнулось не меньше дюжины машин. Разномастных, но исключительно отечественных. «Жигуль» Зимородинского запросто вписывался в эту компанию. Разница лишь в том, что остальные экипажи покрывал снег. Вячеслав Михайлович запер машину и двинулся вверх по склону натоптанной тропкой. Зимородинский знал: спуститься по ней он уже не сможет. Но не остановился. Именно эти качества, а не умение дробить доски и кости, делают воина воином.
Комната – близнец той, где держали Ласковина: стол, табурет, лежанка…
– Наташа!
Девушка медленно повернула голову, медленно улыбнулась. Андрей плечом отодвинул бородача, оказался рядом.
– Наташ!
Она обняла Андрея, прижалась. На ней снова была нормальная одежда, и волосы ее пахли так по-домашнему… На какой-то миг Ласковину показалось: они вдвоем, а все остальное – бред собачий.
– Ты в порядке? – прошептал Андрей.
– Да. А ты? – голос звучал непривычно, как-то невнятно.
Ласковин отстранился, вгляделся в любимое лицо… и тут же, покраснев от гнева, повернулся к своим тюремщикам.
– Что вы ей дали, суки?!
Ласковин был скован по рукам и ногам, но ярость его била столь осязаемо, что ближний бородач попятился.
