Энн Райс - Пандора
Я чувствовала, как крепко спят в домах люди, слышала болтовню стражников в бараках за Форумом.
Я делала все, что обычно делают те, кого только что превратили в пьющего кровь. Я прикасалась к поверхности стен и завороженно глазела на обычный факел и мошек, сдававшихся на его милость. К моим голым рукам и тонкой тунике льнули мечты и грезы всей Антиохии.
По канавам и улицам сновали крысы. Река издавала свой собственный звук, и даже самое слабое волнение воды пустым эхом отдавалось от стоящих на якоре кораблей.
Форум, блистательный при свете негаснущих огней, ловил свет луны, словно был для нее противоположностью земного кратера – большой, сотворенной человеческими руками западней, замеченной и благословленной непреклонными Небесами.
Дойдя до своего дома, я обнаружила, что запросто могу забраться на крышу. Там я и уселась – спокойная, расслабившаяся, свободная, заглядывая во двор, в перистиль, где в одиночестве в течение трех ночей постигала истины, подготовившие меня к принятию крови Акаши.
Я все обдумала еще раз, спокойно, без боли, как будто обязана была сделать это ради той женщины, какой была прежде – посвященной, женщины, что искала прибежища в храме. Мариус был прав. В царя и царицу вселился демон, распространяющийся через кровь, питающийся ею и разрастающийся, – что сейчас и происходило внутри меня.
Не царь с царицей изобрели понятие справедливости! Законы и правосудие родились не от царицы, разломавшей на куски маленького фараона!
А римские суды, с трудом принимающие каждое решение, взвешивающие его со всех сторон, отказываясь от любого вмешательства магии и религии, – даже в эти ужасные времена они борются за справедливость. Эта система основана не на божественном откровении, но на разуме.
Однако я не жалела о моменте опьянения, когда пила ее кровь и верила в нее, когда видела сыпавшиеся на нас цветы. Я не могла сожалеть, что разум способен вообразить нечто столь совершенное.
В тот момент она была моей матерью, моей царицей, моей богиней, она была для меня всем. Я познала то, что следовало познать, когда мы выпили зелье в храме, когда пели и раскачивались в исступленном танце. И я познала это в ее объятиях. И в объятиях Мариуса тоже, причем на более безопасном уровне, и теперь мне хотелось только оказаться рядом с ним.
Культ ее показался мне отвратительным… Порождение пороков и невежества, вознесенных на такую высоту! Внезапно я испытала облегчение, что в корне загадок лежат столь примитивные объяснения. Кровь, пролитая на ее золотое платье!
Все образы и мимолетные впечатления годны только на то, чтобы научить восприятию более глубоких понятий, вновь решила я, как тогда, в храме, когда искала утешения у базальтовой статуи.
Только я, и я одна, могу превратить свою новую жизнь в героическое сказание.
Я очень порадовалась за Мариуса, сумевшего обрести поддержу в разуме. Но разум – вещь выдуманная, навязанная миру верой, а звезды никому ничего не обещают.
В те темные ночи, когда я скрывалась в этом доме, в Антиохии, оплакивая своего отца, я увидела кое-что более значительное, увидела, что в самом сердце Сотворения вполне может крыться нечто сродни бушующему вулкану, не поддающееся контролю и пониманию. Его лава уничтожит как деревья, так и поэтов. «Так что прими этот дар, Пандора, – велела я себе. – Иди домой и будь благодарна, что ты снова замужем, ибо никогда еще ты не встречала более подходящую пару и не стояла на пороге столь многообещающего будущего».
По возвращении – что произошло очень скоро благодаря обретенной мною способности быстро перепрыгивать с крыши на крышу, едва касаясь их поверхности, и передвигаться по стенам – по возвращении я нашла его в том же состоянии, в каком и оставила, только намного более печальным. Он сидел в саду, совсем как в видении, показанном мне Акашей.
Должно быть, он любил эту скамью позади виллы, обращенную к зарослям и природному ручью, журчащему над камнями и стремительным потоком разливающемуся в высокой траве. Он моментально встал. Я обняла его.
«Мариус, прости меня», – сказала я.
«Не говори так, это я во всем виноват. И я не сумел тебя защитить».
Мы обнимали друг друга. Мне захотелось впиться в него зубами и пить его кровь, что я и сделала – и почувствовала, как он забирает кровь у меня. Никогда на брачном ложе не испытывала я столь полного единения с мужчиной, и я отдалась этому чувству, как никогда и никому не отдавалась при жизни.
Внезапно силы оставили меня. Я оборвала свой поцелуй и разжала зубы.
«Идем же, – сказал он. – Твой раб уснул. А днем, когда спать будем мы, он перенесет сюда все твои вещи и приведет твоих девушек, если ты захочешь оставить их при себе».
Мы спустились по лестнице и вошли в новую комнату. Для того чтобы отворить дверь, понадобились все силы Мариуса – а значит, никакой смертный на это не способен.
Там стоял саркофаг, гранитный, без украшений.
«Ты сможешь поднять крышку?» – спросил Мариус.
«Я чувствую какую-то странную слабость».
«Это потому, что встает солнце. Попробуй поднять крышку. Столкни ее в сторону».
Я так и сделала. И внутри нашла ложе из лилий и розовых лепестков, шелковых подушек и засушенных цветов, которые хранят из-за их аромата».
Я ступила внутрь каменной темницы и сначала села в ней, а потом вытянулась в полный рост. Он не замедлил занять свое место в гробнице рядом со мной и толкнул крышку на место. Свет для нас – как и для всех мертвецов – померк.
«Я засыпаю. Я едва могу говорить».
«Какоое счастье!» – откликнулся он.
«Никакой необходимости в таком оскорблении нет, – пробормотала я. – Но я тебя прощаю».
«Пандора, я тебя люблю», – в голосе его слышалась беспомощность.
«Войди в меня, – попросила я, протягивая руку к его ногам… – Заключи меня в свои объятия».
«Это все глупость и предрассудки».
«Это не то и не другое, – сказала я. – Это символично и приятно».
Он подчинился. Наши тела слились воедино, объединенные тем стерильным органом, который значил для него теперь не больше, чем рука, – а как же я любила руку, которой он обнимал меня, и губы, прижавшиеся к моему лбу!
«Я люблю тебя, Мариус, мой странный, высокий, прекрасный Мариус».
«Я тебе не верю», – произнес он едва слышным шепотом.
«В каком смысле?»
«Очень скоро ты возненавидишь меня за то, что я тебе сделал».
«Вряд ли, мой разумник. Я не так уж стремлюсь состариться, увянуть и умереть, как тебе кажется. Я рада появившемуся у меня шансу увидеть и узнать гораздо больше…»
Я почувствовала, что он целует меня в лоб.
«Ты и правда намеревался жениться на мне, когда мне было пятнадцать лет?»
«Это мучительные воспоминания! У меня до сих пор уши горят от оскорблений твоего отца! Он практически выгнал меня из своего дома!»
