Маленький незнакомец - Уотерс Сара

Она казалась такой несчастной, что я шагнул к ней и обнял; Каролина вся напряглась, но через секунду слегка расслабилась, поняв, что я хочу лишь утешить ее. Последний раз я обнимал ее в танце, и тогда ее каблуки уравняли нас в росте. Теперь, в башмаках на плоской подошве, она была на пару дюймов ниже меня. Щетина на моем подбородке цепляла ее волосы. Прохладным сухим лбом она уткнулась мне в шею… Почувствовав ее податливую грудь, чресла и тугие бедра, я крепче ее обнял.

— Не надо, — повторила она, впрочем довольно вяло.

Меня изумила волна собственных чувств. Только что она вызывала во мне злость и досаду, а теперь я хрипло шептал ее имя и терся колючей щекой о ее волосы.

— Я соскучился, Каролина, — пробормотал я. — Господи, как же я соскучился! — Я отер с губ струйку слюны. — Видите, в какого идиота вы меня превратили!

Она попыталась высвободиться:

— Простите.

— Ради бога, не извиняйтесь! — Я стиснул ее в объятиях.

— Я тоже по вам скучала, — жалко сказала она. — Когда вас нет, здесь всегда что-то случается. Почему так? Дом, мать… — Каролина закрыла глаза и прижала руку ко лбу, словно унимая сильную боль. — В этом доме всякое лезет в голову.

— Он вам не по силам.

— Я уже боюсь его.

— Бояться нечего. Нельзя было оставлять вас тут одну-одинешеньку.

— Если б я могла уехать… но мама…

— Не думайте о ней, не думайте об отъезде. Вам не надо никуда уезжать.

Мне тоже, подумал я. Теперь, когда Каролина была в моих объятьях, все стало ясно. Все мои планы — лондонский врач, больница — развеялись.

— Я дурак. Здесь есть все, что нам нужно. Думайте об этом. Обо мне. О нас. — Я потянулся к ее губам.

— Не надо. Вдруг кто-нибудь войдет…

Мы покачнулись и, пытаясь обрести равновесие, расступились. Вскинув испачканную руку, Каролина отшагнула от меня. Волосы ее еще больше растрепались, приоткрытые губы влажно блестели. Она выглядела так, словно только что целовалась и, если уж честно, желает повторения. Я шагнул к ней, но она вновь попятилась, и тогда я понял, что это желание смешано с неохотой и даже легким страхом, продиктованным ее невинностью. Чтобы ее не отпугнуть, я оставил свои попытки. Просто взял ее руку и прикоснулся губами к перемазанным пальцам. Уставившись на черную окантовку ногтей, я проговорил ломким от страсти и собственной отваги голосом:

— Что вы с собой сделали! Вы сущий ребенок. Когда мы поженимся, такого больше не будет.

Она молчала. Вокруг стояла мертвая тишина, словно дом затаил дыхание. Потом Каролина чуть кивнула, и я, вне себя от ликования, осыпал поцелуями ее губы, шею, щеки, волосы.

— Погодите! — нервно смеялась она, полушутя-полусерьезно отбивая мою атаку. — Хватит! Да будет вам!

10

Последующие три-четыре недели я считаю нашей помолвкой, хотя, сказать по правде, неразбериха, существовавшая между нами, вряд ли заслуживает такого названия. Во-первых, моя занятость позволяла нам видеться лишь урывками, а во-вторых, суженая моя странно щепетильничала в том, чтобы известить свою матушку о конкретной подвижке в наших отношениях. Мне не терпелось о ней объявить, чтобы дело развивалось, но Каролина считала, что мать «еще не вполне здорова» и новость ее «разволнует». Все будет сказано, заверяла она, «в подходящий момент». Однако сей момент невероятно медлил с появлением, и всякий раз мой визит в Хандредс-Холл закачивался чаепитием и скучной болтовней в малой гостиной, словно ничего не изменилось.

Разумеется, переменилось все, и порой эти визиты были мучительны. Теперь я постоянно думал о Каролине. Глядя на ее выразительное скуластое лицо, я не мог поверить, что когда-то считал его некрасивым. Я чувствовал себя трутом, готовым воспламениться от одной искры ее взгляда над чайной чашкой. Иногда она провожала меня к машине; в молчании мы шли по сумрачному дому, и я мечтал о том, чтобы затащить ее в какую-нибудь пустую комнату и заключить в объятья. Время от времени я на это отваживался, но Каролина была скованна. Она лишь стояла, отвернув лицо и уронив руки. Я чувствовал, как ее тело медленно-медленно размякает, словно жадничая поделиться своей податливостью. Но даже робкая попытка усилить напор приводила к плачевному результату: Каролина вновь деревенела и закрывала руками лицо. «Простите, — говорила она, как тогда, в студеной машине. — Простите. Я знаю, это нечестно. Но мне нужно чуточку времени».

Так что я научился не требовать от нее слишком многого. Больше всего я опасался ее оттолкнуть. Иногда складывалось впечатление, что наша помолвка стала для нее еще одной обузой в хлопотах по имению и она позволит себе задуматься о будущем, лишь когда утрясутся текущие дела.

Казалось, до изменений к лучшему уже рукой подать: стройка набирала темп, тянули электричество и водопровод к ферме, где, на радость Макинса, дела вроде бы пошли в гору. Вопреки опасениям Каролины миссис Айрес выглядела вполне здоровой и веселой, чего уже давно не было. Всякий раз я видел, что она подкрашена и тщательно одета, тогда как ее дочь, несмотря на перемену в наших отношениях, по-прежнему отдает предпочтение старым бесформенным свитерам и юбкам, неказистым беретам и грубым башмакам. Делая скидку на холодную погоду, я с этим мирился, но планировал по весне свозить ее в Лемингтон и приодеть. Частенько я мечтал о лете и представлял, как загорелая босоногая Каролина в безрукавке с открытым воротом входит в дом, в котором распахнуты все окна и двери… Мое собственное унылое жилье теперь казалось фальшивым, как театральная декорация. По ночам, усталый, но бессонный, я представлял Каролину в ее постели. Мысль моя легко преодолевала разделявшие нас мили: точно браконьер, она проскальзывала в ворота имения и шагала по заросшей аллее, открывала разбухшую парадную дверь, на цыпочках ступала по мраморным плитам, а затем бесшумно кралась по тихой лестнице…

Однажды, в начале марта, я, как обычно, заглянул в Хандредс-Холл и узнал новость: загадочные шалости, прозванные Каролиной игрищами, возобновились в иной форме.

Поначалу она не хотела о том рассказывать — мол, «все это уже надоело». Однако я обронил, что у нее и миссис Айрес усталый вид, и тогда Каролина призналась, что в последнее время по ночам их будит телефонный звонок. Это было уже раза три-четыре, сказала она, между двумя и тремя пополуночи; всякий раз, как поднимали трубку, линия молчала.

Они даже подумали, не я ли звоню.

— Вы единственный из наших знакомых, кому случается не спать в такое время. — Чуть покраснев, Каролина взглянула на мать. — Надеюсь, вы не звонили?

— Конечно нет! Мне бы и в голову не пришло беспокоить вас так поздно. Обычно в два часа ночи я дрыхну без задних ног. Ну разве что я звонил во сне…

— Я так и думала, — улыбнулась Каролина. — Видимо, неполадки на линии. Просто хотела удостовериться.

Было видно, что она хочет закончить разговор, и я не стал развивать сию тему. Однако в свой следующий визит я узнал, что телефон вновь звонил и опять около половины третьего. На сей раз Каролина, не желавшая выбираться из постели, решила: пусть обзвонится, но она не потащится в холодную тьму. Вскоре лихорадочный трезвон стал невыносим, в своей комнате зашебаршила миссис Айрес, и тогда Каролина сошла вниз, но трубка по-всегдашнему мертво молчала.

— Хотя нет, не мертво, — поправилась Каролина. — Странно, в трубке молчали, но я могла поклясться, что на другом конце кто-то есть. Звонили именно сюда. Знаете, я опять подумала про вас.

— А я опять крепко спал и видел сны, — ответил я и, поскольку в гостиной мы были одни, добавил: — Скорее всего, в них были вы.

Я потянулся к ее волосам, но она перехватила мою руку:

— Ведь кто-то же звонил! Одна мысль не дает мне покоя… Как вы считаете, Род не мог звонить?

— Род? — встрепенулся я. — Наверняка нет.

— Но ведь это возможно, правда? Вдруг с ним какаято беда… Там, в клинике. Мы так давно его не навещали. В письмах доктор Уоррен говорит одно и то же. Может, на нем испытывают всякие лекарства или способы лечения?.. Мы же ничего не знаем. Только счета оплачиваем.