Черные сказки (сборник) - Кожин Олег Игоревич
«Что ты делаешь?!»
В глазах потемнело. Мила прижалась к стене дома и, проморгавшись, увидела рядом рекламку «Ну-ка, отними!».
Тяжело сглотнула, увидев, что нарисованный мальчик переменился: бело-розовая кожа сменилась шоколадной, одежда исчезла, обратившись набедренной повязкой, а бита для лапты вытянулась, родив по обеим сторонам частокол острых, черных, каменных зубов.
– Макуауитль… – прохрипела Мила чужое, похожее на заклинание, слово.
А потом – подхватила с земли палку, оброненную каким-то сорванцом, и сорвалась с места.
Вот и переулок. Две подруги, идущие под ручку. Сумерки, что опускаются на город. И жгучее, чужое, дикое, что вулканом горит внутри, грозится выплеснуться беспощадной, сметающей все и вся лавой.
Кажется, Лизавета ощутила это первой. Она еще успела повернуть голову, когда некая сила отшвырнула ее прочь, сильно ударив о стену переулка.
Из губ вырвалось рычание, руки налились железной силой. И палка, которую Мила со свистом подняла над головой, опустилась на лицо Анны с ужасной, невероятной силой. Той силой, которую в умелых воинских руках показывает украшенный обсидианом макуауитль – мощный, как тропический ураган.
И горло исходит криком, и кровь брызжет на платье, и голова – разбитое шоколадное яйцо, полное пастилы и вишневого варенья. И… «Ну-ка, отними его!..» – и Мила хохочет, хохочет, хохочет, славя Колю и Солнце, хохочет, разбивая грудную клетку ненавистной стервы, и, когда пальцы уже тянутся выдрать еще теплое сердце…
Застывает.
– Нет!.. – всхлипнула Мила, уронив окровавленную палку, и попятилась.
Тело, что лежало перед ней в багряной луже, не шевелилось. Чуть поодаль, неподвижное, покоилось второе.
За поворотом послышались голоса.
Мила затравленно обернулась – и бросилась бежать.
Она не знала, как добралась до магазина. Она бежала так, словно за ней гнались, но красная пелена, до сих пор стоявшая перед глазами, казалось, была и вне ее: прятала плачущую, сходящую с ума девушку от взглядов прохожих. И когда она ворвалась домой, то первым делом бросилась умываться.
Уморившаяся за день Варя посапывала в кресле, а Мила, скрючившись, терла руки, измазанные в чужой крови.
«Я убила их! Убила!»
Милу затошнило. Ее вырвало, но облегчение не пришло. Всхлипывая, она сползла на пол и вцепилась себе в волосы. Золотой кулон пылал, грозя прожечь плоть.
А еще – безумно хотелось шоколада.
– Сгиньте!.. – заскулила Мила, когда перед глазами закружились пиктограммы.
Когда стены исчезли, бросив ее в жар чужой древней страны, и суровый мужчина с поклоном протянул чашу чистого золота.
В ней, укрытой красноватой шапкой взбитой пены, ждал ее напиток богов, сдобренный красным, будто кровь, перцем. Но вот губ коснулась влага, в ладонь вложили обсидиановый нож, и жертву, дарованную Солнцу, вытянули на алтаре…
«Прочь! Из моей! Головы!..»
Шепот из сердца кулона. Чуждый язык, но она понимала его, она знала, теперь знала, что делать, чтобы вернуть любимое солнышко и спасти мир от…
Пальцы сомкнулись на сердечке и дернули его изо всех сил. Звякнув, лопнула цепочка.
Мила со всей силы бросила подарок в дальний угол. И потеряла сознание.
– Милочка, тебе опять нехорошо?
Варин голос вырвал ее из тягостных мыслей. Моргнув, Мила вымученно улыбнулась:
– Не переживай, Варенька. Я… Со мной все в порядке.
Это было враньем. Но что ей оставалось? Признаться, что вчера она, осатанев, погубила двух человек? Тех самых, весть о чьей ужасной смерти уже прогремела на всех перекрестках?..
– Ты о них думаешь, да?
У Милы дернулась щека.
– Да…
– И я думаю, – вздохнула Варя. – Жалко их – страсть! Это ж надо быть таким извергом! Как его только земля носит, мерзость такую!
У Милы застучали зубы. Взгляд метнулся к шкапу, за стенкой которого, в жестянке из-под леденцов, прятался кулон, таивший в себе… Что? Дух давно сгинувшего народа? Некого демона из горячих стран?
Она давно не верила в Бога, а вот в нечистую силу… В мире было много хорошего и много плохого. И иногда казалось, что плохого куда больше.
Мила еще помнила страшные сказки дряхлой няньки. Всех этих полудниц, леших и упырей, неупокоенных душ и прочую пакость. Иногда от них спасали крест и святая вода, молитва.
«Но если я не верю… Что делать?»
Несколько часов назад она едва не выкинула подарок. Передумала в последний миг. И, обернув руки салфеткой, спрятала кулон подальше.
А теперь…
«Что же делать?»
На лестнице появилась Пятнышко. Принюхалась – да так и застыла, глядя на злосчастный шкап. А потом вздыбила шерсть и зашипела.
– Что ты, лапонька? Сейчас молочка дам…
Но Варя не успела выполнить обещание: кошка метнулась обратно в комнату. И Мила с еще большей горечью поняла: дело нечисто.
Да еще Колю так некстати отправили в другой город…
«Успокойся. Все образуется». Но тут снова накатил ужас.
Как, как можно успокоиться, если вчера она своими руками!..
Дрожа, Мила развернула под прилавком фантик и закинула в рот сливочную конфекту. Сразу же прикусила язык, и вкус шоколада стал слегка соленым.
Весь день все валилось у нее из рук. В конце концов Варя отправила подругу в комнатку, прилечь, а сама, закрыв кондитерскую на перерыв, отправилась на фабрику с отчетностью.
Мила почти сразу погрузилась в забытье. А проснулась ночью, когда на улицах зажгли все газовые фонари.
Вари в комнате не было. Лишь Пятнышко, что открыла янтарные глаза.
«Что-то с отчетом? Сидит внизу и исправляет?» – подумала Мила, но сердце кольнула игла.
Накинув халатик, Мила стала спускаться. Уже на лестнице она увидела, что на первом этаже темно, а окна, которые обычно прикрывались ставнями до утра, не прикрыты. В кондитерскую сочился слабый свет с улицы, рождавший тени, похожие на чертей; воздух был сперт и почему-то пах пылью.
Значит, Варя до сих пор не вернулась?
Сердце Милы дрогнуло и помчалось галопом.
«Что-то случилось! Она никогда…»
Стон у входной двери.
На секунду Мила окаменела. А после бросилась туда.
Распахнуть в ночь, вглядеться… в ужасе ахнуть.
На крыльце, скорчившись, рыдала Варя.
Руки сработали раньше рассудка: Мила втянула подругу внутрь, зажгла свет и, наконец разглядев все, прижала ладони к губам.
Кое-как надетое, местами порванное платье. Растрепанные волосы без шляпки. Никаких пальто и сумочки.
И ноги – бледные, голые, без туфелек и чулок.
Ноги в подтеках засохшей крови.
– Варенька… Кто, как?!
Подвывая, давясь слезами, Варя начала рассказывать. Как она шла с фабрики, как рядом остановилась карета и ее предложили подвезти.
Это был он, Чернов. Такой красивый и галантный.
И она, неопытная глупышка, растаяла от его комплиментов, согласилась заехать на ужин и…
– И он тебя… – прошипела Мила.
Варя содрогнулась и зарыдала еще сильнее.
Не он.
Они.
Оцепенев, Мила слушала, как подруга, поняв, чего от нее хотят, возмутилась и воспротивилась. Но птичка уже угодила в силки. Запертые двери, равнодушие на лицах верных лакеев…
Похоть в глазах мужчин.
Да. Чернов любил радовать себя и друзей-дворян самым вкусным и сладким.
Вот и порадовал.
А потом вышвырнул вон, точно последнюю желтобилетницу.
– Я дура, дура!.. – выла Варя, заламывая руки. Мила, по лицу которой катились слезы, лишь крепче сжимала ее в объятиях. – Кому я теперь такая буду нужна?!
Мила пыталась успокаивать ее, заикаясь, твердила ласковые слова, но тщетно. Беда, которая случилась с подругой, была столь велика, что мозг оцепенел. Мила не могла сказать, сколько прошло времени, когда она все же уговорила Варю лечь в постель.
– Варенька, я за доктором, – сказала она. И добавила, скрипнув зубами: – И за жандармами. Они…
– Нет! Не смей никому рассказывать!..
– Варенька…
– Это позор, Мила! Я не хочу! Я… – Варя опять зарыдала. – Т-ты не знаешь… Им н-ничего не будет… Они так и сказали, они… смеялись… Они б-богатые, у них все ку-уплено-о-о…
