Лилит Мазикина - Сказки для падчерицы
Мой поцелуй горчит: имя моё — Лилит —
Вовсе не значит «любовь», значит оно — «отрава».
Что-то
Что-то сместилось.
Девочки пишут не про любовь — про смерть и тоску.
Девочки пишут отчаянно и безнадежно
Колючие стансы.
Время — разбилось.
Небо — изъеденный бомбами синий лоскут.
Дети глядят в этот мир тяжело и безнежно,
Взирая, как старцы...
Выпуск 1993
Карточка. Детские лица.
За руки держимся дружно.
Этот — спьяну разбился.
Этот спился, ненужный —
как тут было не спиться.
Этот мотает третий.
Та — от инфаркта в тридцать.
Та залезала в петлю,
но не судьба — от гриппа,
дома лечила водкой.
Этот, который хиппи,
спящий сгорел — проводка.
Этот служил, и что там
толком никто не знает,
но, говорят, полроты
били ногами — стаей.
Эта от передоза.
Эту нашли в канаве
в ясной и пошлой позе.
Маньяка потом поймали.
Этих двоих — в ментовке.
Этого сбила «бэха».
Эту ножом свекровка.
Этот в троллейбус въехал.
Эта с моста упала,
эта легла на рельсы.
Сколько нас там осталось?
Как негритят — десять.
Пульс
Край бесконечных вьюг на груди зимы,
Край, где, куда ни плюнь и куда ни кинь —
Место найдётся правилу из тюрьмы,
Где только страсть и ярость сильней тоски —
Выбил меня, в рёбра вписав кастет,
Выпил меня всушь окоёмной синью,
Выжал меня, не глядя на юность лет,
Вылил меня в небо своё — России.
Пульс его бьётся где-то под языком,
Переплетаясь в горле с тяжёлым звоном
Пульса дорог — бескрайних, и чужаком
Смотрится после этого незаконным.
И ничего в них общего, кажется, нет —
Но от обоих мне дополна досталось
В вены того, от чего я теперь поэт,
Что их роднит. Это — тоска и ярость.
Секрет
Они говорят — тебя уже нет давно
И тело твоё лесной проросло земляникой.
Они говорят — я стала с тех пор чудной.
А мне всё равно. Встречаю тебя — улыбкой.
Они говорят — я стала от горя бледней,
Чернеют у глаз бессонных тоскливые тени.
Я просто устала, ведь ночи с тобой — длинней
С тех пор, как мы делим объятья измятой постели.
Они и не знают мой сладкий ночной секрет —
Я крепко его скрываю от сплетен грубых.
Безмолвен сообщник — серебряный лунный свет.
Я грею тебя, целуя застывшие губы...
Карандаши
1991 — 1999
Я возьму карандаши, нарисую брата.
А потом — нарисую ему ноги.
Пусть бежит в кроссовках по парку.
Это он бежит к девушке на свидание.
Они возьмутся за руки и пойдут гулять.
Он купит ей мороженое и сладкую вату.
Она будет смеяться и поднимать к нему лицо.
А потом они поженятся.
Я возьму карандаши, нарисую домик.
А потом — нарисую на нём крышу.
А под дымом над домом — трубу.
В этом доме теперь можно спать.
Там живёт весёлая семья,
И мама печёт пироги и печенье.
Дети вечером ложатся в кровати,
Мама им читает на ночь сказку.
Я возьму карандаши, нарисую Дарку.
А потом — нарисую ей новое платье,
Красивое, в жёлтых подсолнухах.
И ещё — нарисую ей мишку.
Дарка ведь ещё маленькая, он ей нужен,
Мягкий и плюшевый, и его можно баюкать,
Ему можно на шею повязать бантик.
И глаза я ей тоже нарисую.
Милый Боже, нарисуй мне, пожалуйста, пальцы,
Я ведь очень люблю рисовать!..
Яблоко
Наступают на голые пятки мне осенние холода.
Я тебе принесла подарок — это яблоко, как всегда.
Нынче, знаешь, пора для яблок, и за городом — Авалон.
Над садами летает сладкий золотой колокольный звон.
Засыпают русалки-мавки без тяжёлых и скучных снов.
Я сегодня из листьев жёлтых для тебя наплела венков.
...Режу — ровно посередине. Запах яблока нежно-свеж.
Вот румяная половина — ну, давай же. Бери — и ешь.
У меня всё
У меня всё нормально, ни шатко, ни валко —
Я то возле подножья, то на гребне волны.
В этом море ударов я почти что русалка,
Я почти бронепоезд в этом мире войны.
У меня всё нормально — я хожу как по минам,
Как по топи болотной, как по глади воды.
Мне уже и не надо учиться быть сильной,
Я уже не стираю с тела знаки беды.
У меня всё нормально. Это просто простуда,
Это просто усталость и просто болит,
Просто копятся письма и завалы посуды,
Просто кто-то ночами моим горлом скулит...
Дым
лето 2010
Над страною дым, да не он один,
Над страною гарь покрывает га —
Лето жёлтых дынь, лето сладких дынь
Поджигает лес, как жиган стога.
Пьём-едим угар, как густой кисель,
Спать ложимся — дым, а проснёмся — чад.
Заплелся в домах, будто бант в косе:
Все глотки сладки, все куски горчат...
Спрашивать
1941 — 1945
Спрашивать, глядя на карточки —
Сколько из вас выживет?
Сколько из вас юными
Покроется сединой?
Черве-червонные карты чьи
Вдруг упадут рыжими,
Станут лета — лунами,
Отстриженные войной?
Перстень
Слышишь хлопанье крыльев? — Вернулся твой ворон,
Он принёс тебе жёлтый увесистый перстень.
Там, за чащею — город, а за городом — горы,
А в горах царь теней поджидает невесту.
Жёлтый перстень тяжёл — в кулаке будто камень,
Хоть на шею повесь да на речку — топиться.
Не спешит укрываться луна облаками
И за чащей блестит на домах черепица.
Путь неблизок и труден, но ты успеваешь.
Шаг рассчитан. Твой ворон кружит между елей.
Под подошвой сапог вьётся тропка кривая.
Царь теней, твой жених, вам постель уже стелет.
БУСЫ
Встреча
Я гляжу и не верю: Авелем
В нашу серость вернулась ты ли?
Твои руки пахнут Израилем,
Это значит — солнцем и пылью,
Оружейной смазкой и фруктами
Сладкольстивой толкучки базара.
Как жила ты? Дремала сутками —
Или бусами пот низала
Трудовой и солдатский — досыта
Наедалась ли — грызла корки?
Что случилось с твоими косами?
Отчего так жестоко — с корнем?
А какая ты стала смуглая —
Как улыбка теперь лучится!
И, как раньше, глазища — углями:
Отчего ты не танцовщица?
Выпьем кофе — я знаю славное
