Антон Антонов - Пражский музей пыток
– Август. – Я смотрю на него, уже с интересом, и ожидаю продолжения безумной истории. Или истории его безумия?
– Да, август. Только растянувшийся, вот уже на четыре года. И это не День сурка, как в том фильме. Все дни разные, но всегда август. Я пытался уйти, уехать, угнав машину. Но я всегда возвращался. В первый же сон после побега, я снова оказывался там: в грязно-жёлтом Аду. И всё было гораздо хуже и страшнее.
Первый раз я выдержал неделю. На восьмой день, вымотанный донельзя, я вырубился против воли. Держался двое суток без сна, не хотел снова в тот кошмар, но в итоге сломался. А уже через секунду, проснулся и помчался в отель. Чувствовал, что должен вернуться. Кошмары прекратились, я проспал наверно несколько дней подряд. Ещё через неделю, снова пытался сбежать. Но не продержался уже и двух дней.
Я думаю, есть причина, почему я здесь. Почему не могу выйти. Я думаю, что должен побороть какой-то определённый страх и тогда снова попаду туда. В тот коридор. И может быть, смогу выбраться в итоге и оттуда.
Но я не сумел найти нужный. У меня хватает фобий, и я многие попробовал преодолеть. С какими-то получилось, но в основном я только изводил себя до крайности, и в итоге отступался ничего не добившись. И, ещё, стоит подумать, что вернусь в то место, – он громко сглатывает, потом его передергивает, – и я начинаю истово верить, что текущее положение дел просто прекрасно. Куча недостатков, но человек привыкает ко всему, так, что… – Он пожимает плечами, и дальше мы сидим какое-то время молча.
Уверен, психиатрия знает ещё более странные истории.Теперь бы как-то передать его врачам. Попробовать убедить его, что он просто болен? А вдруг кинется на меня? Хотя вроде буйным не выглядит. Ладно. Всё-таки я его понимаю, после чертовщины в музее спятить совсем не сложно. Попытаюсь поговорить. Я наклоняюсь вперёд, опираясь руками на ноги, и нарушаю затянувшуюся тишину:
– Слушайте. Я вас понимаю, то есть я ведь тоже там был. Но, моя жена: я с ней разговаривал. Вчера, когда вернулся. И мы отлично друг друга понимали. И ещё американец ко мне обращался. Я его тоже в принципе понимал. Не полностью, но в основном. Он меня напугал, правда, подкравшись, ну вернее я его, конечно, не заметил, задумался. Но факт – проблем с общением нет. Да и если предположить, что всё так, как вы рассказали – то каким образом мы с вами, можем друг друга понимать? Если вы француз, то почему я слышу русскую речь? И, вы же вошли в первый проем, а у меня какой был по счету? Не знаю, но уж точно не из первого десятка. И произошло это вчера. А вы здесь по вашим словам – четыре года. Извините, но из всего вокруг, для меня ненормальны только вы. – Ну вот, сказал. Теперь надо внимательно. Если набросится, бежать нахрен отсюда. Пусть гостиница полицию и бригаду санитаров вызывает. Выпрямляюсь и напряженно наблюдаю за реакцией Француза на сказанное.
Ни малейшего признака агрессии: он сидит так же, как и до моих слов. Единственно, очень уж сильно опустились уголки рта, что придает ему совсем грустный вид. Смотря под ноги, он отвечает:
– Для меня ты говоришь по-французски. Я слышу говор парижанина. – Ага, это шизофрения тебя убедила в этом. Уж я то знаю, что говорю по-русски. – Я думаю, что для того, или тех, кто создал грязно-жёлтый Ад, – если он сам по себе не возник, – такая мелочь с языками, не проблема. А разные проемы и время, ну и что? Такая же мелочь. Послушай, я много не понимал, и, встретив тебя, запутан теперь ещё больше. Но я думаю, если ты можешь говорить со своей женой, то возможно и твой страх, нужный страх, связан с ней. Или с американцем. Это, по крайней мере, логично, в какой-то степени. – Неожиданно встав, отчего внутренне меня окатило холодом, он оправляет пиджак, смотрит мне в глаза, произносит: – Я лишь хочу верить, что мой рассказ поможет тебе, и ты выберешься. Я думаю, ты сможешь. Я буду в это верить. Я думаю от этого, мне станет легче. – И уходит в противную от гостиницы сторону.
Я не останавливаю его. Не могу себе позволить, ибо знаю, уверен, что снова увижу слезы на его лице. Господи, мужик, ты меня без ножа режешь. Я ведь помочь тебе хотел. Надеюсь, ты поправишься.
4
Весь следующий час я сижу, изучая кору дерева. Очень много дорог на ней: одни совсем короткие, другие наоборот – тянутся от самого низа почти до верхушки. И много перекрестков. Много вариантов.
Француз ещё не успел скрыться за углом дома, а подсаженный им в мою душу червяк сомнений, уже мутировал в скандинавского уробороса – Ёрмунганд. Совсем недолго я сидел опоясанный её кольцами: она выплюнула хвост, и как положено в Рагнарёк, отравила меня своим ядом.
Что если он прав? Или, что если ты всё же сошел с ума? Что если и то и другое?
По крайней мере, я не пытаюсь упасть в обморок. Видимо организм устал от потрясений. Или привык, и теперь ему на них просто плевать. Надеюсь, впредь понадобится что-то посильнее пыточных экспонатов, чтобы отправить меня в нокаут. И надеюсь, это что-то так и останется под кроватью. Всем ведь известно: там и живут монстры.
Вместе с тем, я физически ощущаю готовность головы взорваться от попыток просчитать варианты. Так я ни чего не добьюсь. Нужны бумага и ручка. Карандаш. Надо составить схему и думать, уже глядя на нее. Смотрю на здание гостиницы и… Я не могу туда идти. Я… просто не могу. Она там, и придется говорить с ней. Я всё время буду думать об этом нужном страхе и… Нет, не могу. Пока не могу. Проверяю карманы джинсов: в заднем обнаруживаются двести крон. Этого хватит. На телефоне – 08:35 и Марина, скорее всего уже встала. Прочла мою записку, успокоилась, почему меня нет, и сейчас, как обычно, принимает душ. Потом пойдет на завтрак. Затем возможно почитает и только после этого перезвонит. Думаю, часа два у меня есть. Хорошо. Так и сделаем. Сначала газетный киоск, потом бар. Потом… Потом в гостиницу.
Неспешно подымаюсь и прогулочным шагом иду к Вацлавской площади: ближайший киоск как раз там, у входа в метро.
Следующая моя остановка бар «Легенда». Как правило, тут и утром не протолкнуться, но сегодня мне везёт – пока никого. С удовольствием занимаю дальний угловой столик и, наняв помощником бокал «Эгинбурга», берусь за карандаш. Собрав остатки самообладания, решительно разгоняю депрессивные мысли, следом истеричные, уверенно открываю блокнот и…
Через час я выхожу из бара с по-прежнему чистым блокнотом. Но я пришел к нескольким, как мне кажется правильным, заключениям. Во-первых, – к делу это не имеет отношения, но тем не менее, – карандаш и блокнот обладают магическим свойством, помогающим решать проблемы, и при этом, не обязательно их использовать: достаточно чтобы они у вас были. Во-вторых: разговор с Мариной о случившемся – необходимая, первостепенная вещь. В-третьих: в гостинице надо узнать есть ли постоялец Француз и как можно больше о нём. В-четвёртых: он ошибся, мой страх, если я ещё в… проёме, не связан с женой, так как проблем с пониманием у меня не возникло и с газетчицей, и в баре. Четыре. Четыре плохая цифра. В-пятых: скорее всего страх Француза, связан с общением с людьми. На этом точка.
