Теодор Шторм - Дом Булемана
— Этот кубок, — сказал Леберехт, — мог бы дать вам я. Мой отец, который несколько лет назад продавал для вашего брата много других вещей, как-то подарил мне эту изящную вещицу на Рождество.
Женщина разразилась горькими слезами.
— Ах! — восклицала она снова и снова, — тогда бы он наверняка выздоровел!
Молодой человек какое-то время молча шел рядом с ней.
— А кубок все-таки должен быть у нашего Кристофа, — сказал он наконец.
Так оно и произошло. Через несколько дней он за хорошую цену продал кубок одному коллекционеру; на эти деньги музыкант заказал надгробие для могилы маленького Кристофа. Это была мраморная плита, на которой было высечено изображение кубка. Под ним были выбиты слова «На здоровье!»…
Еще много лет подряд, лежал ли на могиле снег, или под июньским солнцем ее обсыпали лепестки роз с росшего рядом куста, сюда приходила бледная женщина и благоговейно и задумчиво читала слова на надгробии. А потом однажды летом она уже больше не пришла, но мир продолжал жить своей жизнью.
Только еще раз, через много лет, на могилу пришел очень старый человек, он осмотрел маленькое надгробие и сорвал белую розу со старого розового куста. Это был вышедший на пенсию органист церкви святой Магдалены.
Однако давайте оставим мирную могилу невинного ребенка и, чтобы закончить нашу историю, бросим взгляд на старый дом с эркером на Сумрачной улице. Он все так же стоял безмолвным и запертым. В то время как мимо него стремительно проносилась жизнь, там в закрытых комнатах из щелей в полу разрасталась плесень, кусками отваливалась штукатурка с потолка, вызывая безмолвными ночами жуткое эхо в коридоре и на лестнице. Дети, которые пели в тот рождественский вечер на улице перед домом, успели за это время стать стариками, а некоторые уже закончили свой жизненный путь и покоились на кладбище; люди, которые теперь ходили по улицам, носили одежду совсем другого фасона, и номерной столбик на безымянной могиле фрау Анкен уже давно сгнил. И снова как-то ночью, как уже было не раз, полная луна из-за соседнего дома бросила свои лучи в окно эркера третьего этажа и нарисовала своим голубоватым светом фигурные узоры на полу. Комната была пуста; только на диване лежал сжавшийся в комок маленький человечек размером с годовалого ребенка, но лицо его было старым и бородатым, а острый нос непропорционально большим; на голове у него был сползающий на уши остроконечный колпак, а на теле — длинный, предназначенный, очевидно, для взрослого человека шлафрок, в полах которого терялись ноги человечка.
Этим человечком был господин Булеман. Голод не убил его, но его тело из-за отсутствия питания усохло и сжалось, как шагреневая кожа, и с течением лет он становился все меньше и меньше. Иногда такими лунными ночами, как сейчас, он просыпался и пытался, хотя с каждым разом все с меньшими шансами на успех, убежать от своих сторожей. Когда он, обессилевший от напрасных попыток, падал на диван, а в последние годы вскарабкивался на него, Грапс и Шнорес ложились в коридоре перед лестницей, стучали хвостами по полу и прислушивались, не приманили ли богатства фрау Анкен новые полчища мышей в дом.
Сегодня картина была другой; котов не было видно ни в комнате, ни в коридоре. Когда падающий через окно лунный свет скользнул по полу и постепенно захватил маленькую фигуру на диване, она начала шевелиться; большие круглые глаза открылись, и господин Булеман начал осматривать пустую комнату. Через некоторое время он, с трудом отвернув длинные рукава, спустился с дивана и медленно пошел к двери, волоча за собой широкий шлейф шлафрока. Встав на цыпочки, чтобы дотянуться до ручки, он открыл дверь комнаты и прошел к перилам лестницы. Какое-то время он стоял неподвижно, тяжело дыша; затем вытянул голову вперед и попытался прокричать:
— Фрау Анкен! Фрау Анкен!
Но его голос был похож на шепот больного ребенка.
— Фрау Анкен, я голоден; послушайте же!
Но кругом было тихо; лишь мыши оживленно пищали сейчас в нижних комнатах.
Тогда господин Булеман пришел в ярость:
— Ведьма проклятая, чем она занимается?
И поток непонятных в его шепоте ругательств полился из его уст, пока на него не напал удушающий кашель и не заставил замолчать.
Снаружи, внизу у входной двери, кто-то ударил тяжелой медной колотушкой, эхо от удара прокатилось до самого верха дома. Возможно, это был тот самый ночной гуляка, о котором упоминалось в начале этой истории.
Господин Булеман наконец отдышался.
— Да откройте же! — прошепелявил он. — Это тот мальчик, Кристоф; он пришел за кубком.
Неожиданно снизу среди писка мышей стали слышны звуки прыжков и урчание котов. Господин Булеман, кажется, начал соображать; впервые во время его пробуждения они оставили верхний этаж и предоставили ему свободу действий. Торопливо, волоча за собой длинный шлафрок, засеменил он обратно в комнату.
Здесь он услышал, как снаружи из глубины улицы раздался крик ночного сторожа.
— Человек, это ведь человек! — пробормотал господин Булеман. — Ночь так длинна: сколько раз я уже просыпался, и все еще светит луна.
Он взобрался на стул, стоявший у окна эркера. Затем он принялся усердно орудовать своими тощими маленькими ручками, снимая крючок и пытаясь открыть окно, потому что внизу на освещенной луной улице показался сторож. Но петли оконной рамы приржавели намертво. Тут господин Булеман увидел, что сторож, который какое-то время смотрел вверх, ушел в тень домов.
Слабый крик вырвался из груди человечка; дрожа всем телом, он ударил сжатыми кулаками по оконному стеклу, но сил у него не хватило, чтобы разбить его. Тогда он начал срывающимся голосом шептать мольбы и обещания; постепенно, пока фигура человека внизу уходила все дальше и дальше, его шепот превращался в хриплое кряхтение; он хотел поделиться с этим человеком своими богатствами; если только он его услышит, тот будет иметь все, ему самому ничего не надо, совсем ничего; вот только кубок — это собственность маленького Кристофа.
Но человек внизу беззаботно шел своей дорогой и вскоре скрылся в переулке. Из всего того, что говорил господин Булеман этой ночью, никто не услышал ни единого слова.
Наконец после всех напрасных усилий маленький человечек сжался в комок на сиденьи стула, поправил съехавший колпак и уставился, бормоча непонятные слова, в пустое ночное небо.
Так он и сидит до сих пор и ждет, пока бог сжалится над ним.
Примечания
1
Лицо, ведающее на судне грузом (Прим. пер.)
2
