Джеймс Лавгроув - Дни
Как и для многих других, для него эта страна уже отслужила свое. Иссохла. Вылущилась. Как и многих других, его здесь не ждет ничего, кроме долгих лет работы, краткой жизни на пенсии и незаметной смерти. Эта страна оскудела духом. Эта страна утратила почти все, что имела раньше, и принялась яростно, хищно защищать то немногое, что у нее еще осталось. Эта страна, страшась будущего, упорно смотрит назад, в прошлое. Эта страна – уже не родина для своих жителей, а музей своей более славной поры.
Голос, в котором слышны усталость и скука, хотя это всего лишь запись, дважды объявляет название станции. Поезд замедляет ход и делает остановку, вагоны стукаются друг о друга, как караван мультяшных слоников, тыкающихся друг дружке в спину. В вагон входит тощая девица в рваных джинсах и объемистом анораке. Она идет по проходу и плюхается на сиденье рядом с какой-то солидной дамой. Хмыкнув и нарочито-шумно взмахнув бульварным журналом, дама дает понять девице, что вокруг полно других свободных мест, но девица, видимо, не робкого десятка. Она не двигается с места, вид у нее насупленный и лукавый.
Фрэнк, ощущая знакомое покалывание в затылке, наблюдает за ней.
И точно – едва поезд тронулся, как рука девицы скользнула через подлокотник сиденья к застежке на сумочке солидной дамы. С лица девушки не сходит маска равнодушия, вялый взгляд блуждает вдалеке. Она знает в своем деле толк, Фрэнк вынужден отдать ей должное. Хорошо выучилась профессии, – наверно, нелегко ей это далось, прошла через побои в ту пору, когда ее пальцы были не такими ловкими, а ноги – не такими проворными. Но он-то понимает, чем она занята. Продашь карточку «Дней» на черном рынке – и тебе на пару недель обеспечена сытная еда. (Продашь ее переодетому полицейскому – и тебе на пару лет обеспечена тюремная баланда.)
Выглядывая тайком из-за края газеты, он следит за тем, как происходит кража. Рука, воровато расстегивающая сумочку и шарящая внутри, как будто не принадлежит девице. Кажется, будто она орудует сама по себе, как самостоятельное верткое, паукообразное существо. Солидная дама и не замечает, что содержимое ее сумочки вслепую обыскивают опытные пальцы. Не отрываясь от журнальной статьи, она сосредоточенно грызет заусенец.
Фрэнк ждет, когда вынырнет рука девицы. Наконец-то! Быстро мелькнув над подлокотником, серебристо-серый кусочек пластика почти в то же мгновенье исчезает.
Фрэнк поднимается, кладет на свое сиденье газету, шагает через проход, хватается рукой за висячий ремень поручня и, склонившись над девицей, буравит ее взглядом своих серых глаз.
– Верните ее на место, – говорит он.
Девица безучастно смотрит на него, и в этом безучастии чувствуется вызов.
– Даю вам единственный шанс вернуть ее. В противном случае я дерну за шнур связи и вызову транспортную полицию, – и тогда вы уже полицейским будете объяснять, что делает в вашем кармане карточка «Дней» той женщины.
Тут солидная дама, нахмурившись, спрашивает:
– Вы что – о моей карточке говорите?
– Ну, так что? – обращается Фрэнк к девице, не спуская с нее глаз.
Та продолжает глазеть на него, потом медленно опускает голову и вздыхает. Запускает руку в карман и достает карточку.
– Подумаешь – какой-то паршивый «алюминий»!
Ограбленная женщина так и застывает с открытым ртом; правда, неясно, что тому причиной – то ли изумление при виде собственной карточки в руке девицы, то ли возмущение тем, что разглашен ее статус владелицы самого ничтожного счета в «Днях». Она выхватывает свою карточку и поспешно засовывает ее обратно в сумочку.
Поезд замедляет ход. Голос дважды объявляет название станции.
– Выходите здесь, – приказывает Фрэнк, отступая назад.
Девица вскакивает и, мотнув головой, устремляется к ближайшему выходу.
– Вы что же, позволите ей так вот уйти? – спрашивает женщина Фрэнка. – Негодяйка украла у меня карточку. Ее надо арестовать. Задержите ее! – Она обращается уже ко всему вагону. – Задержите ее, кто-нибудь!
Никто не двигается с места.
– Вам же вернули карточку, – говорит Фрэнк. – Если вам так хочется ее арестовать, вы ее и задерживайте.
Двери открываются, и девица, наглая до предела, на прощанье игриво машет Фрэнку и своей несостоявшейся жертве.
– Это же надо! – возмущается женщина.
Фрэнк возвращается на свое место. Двери закрываются, поезд снова набирает скорость. Вдруг вагон дергается, Фрэнк теряет равновесие и неловко опускается на сиденье, придавив газету. Он вытаскивает из-под себя газету и расправляет страницы. Прежде чем снова погрузиться в чтение, он бросает взгляд на солидную даму.
Та все еще смотрит на него и покачивает головой. И только убедившись, что он получил должную дозу ее презрения, она снова принимается за журнал и заусенец.
Нет, тут ему решительно нечего делать.
3
Гордыня: один из семи смертных грехов
7.24
Линда Триветт проснулась еще в начале шестого и с тех пор все лежала в постели, наблюдая, как за шторами на окне спальни постепенно начинает брезжить свет. Теперь уже поздно притворяться, что удастся снова уснуть. Для этого она слишком перевозбуждена. Собственно, она еще накануне боялась, что вовсе не заснет, и потому приняла две таблетки снотворного, даже не надеясь, что они подействуют, – но они подействовали. Гордону, ясное дело, фармацевтическая помощь не понадобилась. Как будто это был самый обычный вечер, он закрыл книгу, которую Линда взяла для него в библиотеке (руководство по выработке твердого характера), одолев, как всегда, меньше одной страницы, затем положил книгу на тумбочку, на книгу – очки, выключил «свет, повернулся на бок и почти сразу захрапел.
Он и сейчас похрапывает, ритмично издавая поочередные хлюпы-фырки, которые Линда почти – но не вполне – приучилась не замечать. Вот он лежит – подушка под головой сбита в ком, прядь тонких, соломенного цвета волос наползла на бровь, из безвольного рта на подушку сочится струйка слюны. Сон стер годы с его лица – он похож на ребенка.
В порыве нежности (но не любви – Линда слишком хорошо знает Гордона, чтобы чувствовать к нему любовь) она протягивает руку к его лицу и тихонько откидывает непослушную прядь.
Потом осторожно – дабы не разбудить мужа – вылезает из постели, хотя, чтобы вырвать Гордона из фазы «быстрого» сна, понадобилось бы непрямое попадание бомбы одновременно с ударом гаубицы. Надев поверх ночной рубашки бархатный халат, Линда спускается вниз, на кухню, и заваривает себе чай.
Она с трудом верит, что сегодняшний день наконец наступил. Она ждала этого утра с того самого дня, неделю с лишним назад, когда они с Гордоном получили по почте уведомление о том, что их прошение об открытии счета в «Днях» принято и что «серебряная» карточка будет им доставлена позже в тот же день. Линда отменила назначенные визиты клиенток и осталась дома, чтобы лично встретить курьера, когда тот появится. Вот это было зрелище (оно непременно заставит соседей трепать языками): к их дому подкатил курьер из «Дней», поставил мотоцикл на подпорку, расстегнул кобуру на поясе и, опасливо оглядевшись по сторонам, зашагал по садовой дорожке, постучал в дверь и вручил хозяйке громоздкий, тщательно запакованный сверток, который он нес в перекинутом через плечо мешке. Линда видела, как в окнах по всей улице дергались тюлевые занавески, пока она расписывалась в получении посылки и пока курьер шагал обратно к мотоциклу, закрепляя под подбородком ремешок от своего наполовину черного, наполовину белого шлема.
