Говард Лавкрафт - Зов Ктулху
В ту ночь мне не стоило покидать дома, ибо атмосфера была предгрозовой, порой в свинцовых тучах погромыхивал гром, и зловонное болото на дне лощины было окутано адским свечением. Изменился и зов мертвых. Он звучал не из склепа, а с обугленных руин подвала на вершине холма, и, когда вышел из рощи, оказавшись на голом пространстве перед развалинами, могущественный демон поманил меня оттуда незримой рукой. В северном свете луны я увидел то, что всегда невидимо присутствовало во мне.
Особняк, сто лет назад стертый с лица земли, снова восстал перед моим потрясенным взором во всем своем великолепии. Во всех окнах ярко сияли многочисленные люстры. По длинной алее, ведущей к парадному входу, катили кареты мелкопоместных дворян, обгоняя вереницы изысканных гостей в пудреных париках, что явились пешком из ближних особняков. Я смешался с этой толпой, хотя понимал, что принадлежу скорее к хозяевам, чем к гостям. В огромном зале гремела музыка, звучал веселый смех, и тысячи свечей бросали яркие блики на бокалы с вином. Некоторые лица были мне смутно знакомы; я мог бы знать их и лучше, когда бы их черты не были отмечены печатью смерти и разложения. Я чувствовал себя всеми покинутым в этой бурно веселящейся праздной толпе, и богохульства, достойные посрамить самого Рэя, непрестанно срывались с моих уст, и мои остроумные язвительные высказывания не щадили ни законов Божеских, ни законов природы.
Внезапно над несмолкаемым гомоном собрания изо всех сил грянули раскаты грома. Расколов крышу, они заставили онеметь от страха и самых отважных в этой разгульной толпе. Дом оказался объят багровыми языками пламени и жгучими вихрями раскаленного воздуха. В панике от обрушившейся на них катастрофы, преступавшей, казалось, все пределы буйства природы, все участники странного шабаша спасались бегством во мрак. Я остался в одиночестве, прикованный к месту унизительным страхом, никогда не веданным прежде. И тут душа моя исполнилась новым ужасом: моя заживо сгоревшая дотла плоть прахом развеялась всеми четырьмя ветрами. Я же никогда не смогу отыскать свое место в склепе Хайдов! Разве для меня не был приготовлен гроб? Или не имею права упокоить свои останки среди потомков сэра Джеффри Хайда? Да! Однако я потребую у смерти свое, пусть даже душа моя будет через века искать спасения, дабы вновь одеться плотью и обрести приют на пустующей мраморной плите в нише склепа. Джервас Хайд обязан сделать это, никогда не разделит он злосчастной участи Палинура!
Когда видение пылающего дома исчезло, оказалось, что меня держат двое мужчин, причем один из них был тот, кто следил за мной у склепа. Я вопил и вырывался как безумный. Потоком хлестал дождь, в южной части неба вспыхивали молнии, и прямо над нашими головами слышались раскаты грома. Я продолжал громко требовать, чтобы меня погребли в склепе Хайдов, а рядом стоял мой отец; лицо его избороздили скорбные морщины. Он непрестанно напоминал державшим меня, чтобы со мною обращались сколь возможно мягче. Почерневший круг на полу разрушенного подвала свидетельствовал о страшнейшем ударе молнии. Кругом с фонарями в руках толпились любопытствующие селяне. Они искали маленькую старинную шкатулку, которую высветила вспышка молнии. Поняв, что все мои попытки освободиться напрасны, я прекратил отбиваться и принялся наблюдать за искателями клада. Мне разрешили присоединиться к ним. В шкатулке, чей замок был сбит ударом молнии, вырвавшей ее из земли, нашлось много документов и ценностей. Но мой взгляд привлек лишь один предмет фарфоровый миниатюрный портрет молодого человека в аккуратно завитом парике с косицей. Я сумел разобрать инициалы Дж. Х. Лицо его могло быть моим отражением в зеркале.
На другой день меня привели в эту комнату с решетками на окнах. Но я узнавал обо всем, о чем хотел, от старого простодушного слуги, сочувствовавшего моей юности, и, подобно мне, любящего погребения. То, что я осмелился поведать о пережитом мною в склепе, у других вызывало лишь снисходительные улыбки. Отец мой, часто посещающий меня, уверяет, будто я никак не мог проникнуть через цепь и дверь, и божится, что к ржавому замку не прикасались, наверное, уже полвека. Он сам все проверил и убедился в этом. Он утверждает даже, будто в поселке все знали о моих походах к склепу и следили за мной, пока я спал снаружи, с полузакрытыми глазами, устремленными на приотворенную дверь. Этим утверждениям я не могу противопоставить никаких вещественных доказательств, ибо ключ от замка пропал в ту страшную ночь, когда меня схватили. Отец не придает значения и моим необычайным познаниям о прошлом, заимствованным мною из встреч с мертвецами, считая их результатом запойного чтения старинных книг из фамильной библиотеки. Если бы не старый мой слуга Хайрэм, я бы и сам полностью уверился в своем безумии. Но Хайрэм, преданный мне до конца, верит мне и убедил меня открыть людям, хотя бы отчасти, свою историю. Неделю назад он отпер замок, снял с двери склепа цепь и, с фонарем в руке, спустился в его мрачные недра. На мраморной плите в нише он обнаружил старый, но пустой гроб. На потускневшей от времени табличке на нем имелось лишь одно имя, Джервас. В том гробу и в том склепе меня и обещали похоронить.
Полярис
В северном окне моей палаты жутким светом горит Полярная звезда. Она сияет там в долгие часы адской черноты. И осенью года, когда ветры с севера завывают и клянут все на свете, и рдеющие кроны деревьев перешептываются друг с другом на болоте в короткие утренние часы под рогатым убывающим месяцем. Я сижу у створки окна и смотрю на звезду. Текут часы, и вниз соскальзывает Кассиопея, в то время как Большая Медведица выбирается из-за пропитанных болотными испарениями деревьев, качающихся от ночного ветра.
Перед самым рассветом Арктур красновато мигает над кладбищем, расположенным на невысоком холме, и Волосы Вероники странно мерцают вдали на таинственном востоке, но Полярная звезда продолжает злобно смотреть с того же самого места на черном своде, отвратительно подмигивая, как болезненно вперившийся взгляд, который пытается передать какое-то загадочное сообщение, однако не передает ничего, кроме намека, что этим известием он когда-то обладал. Но иногда, в облачную погоду, мне удается заснуть. Я хорошо помню ночь большого северного сияния, когда над болотом играл потрясающий блеск дьявольского огня. Вслед за этими лучами пришли облака, и я заснул.
И под рогатым убывающим месяцем я впервые увидел город. Тихий и сонный, лежал он на странном плато во впадине между странными горами. Из призрачного мрамора были его стены и башни, его колонны, купола и мостовые. На мраморных улицах возвышались мраморные столпы, на верху которых были изваяны лица бородатых суровых мужей. Теплый воздух был неподвижен. А наверху, всего в десяти градусах от зенита, сияла эта стерегущая Полярная звезда. Долго смотрел я на город, но день все не наступал. Когда красный Альдебаран, который мерцал низко над горизонтом, но не заходил, прополз четверть круга, я заметил свет и движение в домах и на улицах. Люди, странно одетые, но вместе с тем благородные и знакомые мне, вышли наружу, и под рогатым убывающим месяцем говорили мудрые слова на языке, который я понимал, хотя он и не был похож ни на один из известных мне языков. И когда красный Альдебаран прополз более чем половину своего пути по горизонту, снова наступили темнота и молчание.
