Юлия Перевозчикова - Городские ведьмы
– Ты понимаешь, Танька, оказывается, я без него не могу. Не могу.
Эти слова мать произнесла всего один раз и замолчала на месяц. Это все было настолько не похоже на прежнюю «железную Киру», что Татьяна бросила все, подкинула Гошу папе Валере, посадила мать в машину и повезла на Псковщину. Там, в Лукино, жила баба Зина, Зинаида Никифоровна, та, которая впервые указала Тане на Дар. Баба Зина отпоила маму травами и увела ее на три дня в лес, куда, Таня не знала. Тогда еще не знала.
Когда они вернулись, мать была уже другой. В ней еще льдинками стояло горе, но она разговаривала, даже шутила. Это была почти прежняя мать. Почти. Когда собирались домой, Зинаида Никифоровна отвела Таню в сторону:
– Уехать ей надо отсюда. Далеко, за море. Ты ей, Танечка, не препятствуй. Ей здесь места нет, у них с отцом твоим души сильно повязаны были. А к нему ей рано.
– Куда уехать-то, баба Зина? За какое море?
– Узнаешь, Танечка, скоро узнаешь. Зачем до срока суетиться? Если тебе это не открылось, значит, так и надо. Сама ведь понимаешь, не маленькая.
– Понимаю, баба Зина. Благодарю тебя.
– На здоровье, Танечка. Езжай осторожно, не гони.
Они уехали. А ровно через месяц бывшая мамина ученица, призер и чемпионка, дозвонилась до нее из-за океана и предложила поработать у нее в частной школе, где-то под Вашингтоном. Мать с радостью согласилась. Документы собрали быстро, и уже через четыре месяца после поездки на Псковщину Таня провожала мать в аэропорту. Как только открылись стеклянные двери и они вошли в здание аэровокзала, на Татьяну накатило ощущение, что с матерью все будет в порядке, и еще, что она увидится с ней еще один раз. Всего один. В отличие от Гошки, у которого линия жизни будет еще часто пересекаться с линией жизни бабушки. Там, в аэропорту, мать сказала странную вещь. Таня никогда не думала, что такой материалистке, как Кира Георгиевна, может прийти в голову нечто подобное.
– Таня, – сказала мама, глядя на нее каким-то совершенно незнакомым взглядом, – не могу это объяснить, хотя попытаюсь. Знаешь, никак не подбирались правильные слова, но сказать надо. Меня всегда это мучило… И вот я решилась, прости меня, дорогая, если скажу что-то не то и не так… Хотя мне кажется, ты меня все-таки поймешь. Дело в том, я никогда не могла привыкнуть к тому, что у меня есть дочь. Или нет, неправильно, не то – я не могла понять, как ты оказалась моей дочерью. Мне всегда казалось, буквально с тех самых пор, как в роддоме медсестра положила на колени кряхтящий сверток, что я произвела на свет что-то не совсем обычное, вроде как не от мира сего… Ты росла – девочка как девочка, а вот казалось всегда – вспорхнешь и улетишь… И я так и не пойму, была у меня дочь или нет…
– Это ты после леса так решила?
– Нет, после леса я просто определилась в ощущениях… Раньше я никак не могла себя понять… Почему я за тебя никогда не боялась? И почему при этом у меня так щемило в груди, когда я смотрела на тебя?
– Теперь поняла?
– Почти. Кстати, я практически ничего не помню, что было в лесу, какие-то обрывки: костер, тени, горький отвар… Лицо отца… Присутствие какой-то непонятной силы…
– Не надо рассказывать.
– Конечно, не надо, да и не получится.
Таня промолчала. Мать подошла и крепко обняла ее. Вопросительно посмотрела грустными мудрыми глазами:
– Я еще увижу тебя?
«Один раз», – мысленно ответила Таня, прижимаясь к мокрой щеке матери.
– Я приеду. А потом буду присылать к тебе Георгия, но позже, когда ты обоснуешься.
– Конечно, пришлешь, куда денешься! Пусть твой балбес учит английский!
Она действительно один раз побывала у матери, едва выдержав две долгие недели в такой комфортной и такой чужой для нее стране. А тогда… Они попрощались, и мать улетела. Просто села в самолет и через десяток часов оказалось «за морем». Точнее, за океаном. Вот так. «Железная Кира» никогда не боялась перемен, особенно если сама их планировала.
Таня посмотрела тетрадь. На сегодня еще три человека. Последний на шесть. Надо позвонить Марьяне и договориться о встрече. Девять часов, уже вполне можно. Шахновская распихала домашних – кого в школу, кого на лекции, ее Коля, должно быть, давно на работе. Можно поговорить. Если она не спит. Потому что, проводив своих, Шахновская могла спокойно завалиться обратно в постель и заснуть сном праведника. В агентстве она раньше часу дня никогда не появлялась. Марьяна давно научилась получать удовольствие от своей хлопотной профессии. И даже доросла до менеджера, чем, кажется, гордилась. Шахновская не спала.
– Да, слушаю, – ответила она сравнительно бодрым голосом.
– Привет, Марьяша, я хочу с тобой договориться о встрече.
– Давай договаривайся. Мне удобно где-то в семь-восемь.
Подруга пребывала в хорошем настроении.
– Если в семь, то где-нибудь на Сенной, ты как?
– Отлично! Давай в семь тридцать на канале Грибоедова, 100, под номером дома. Я должна показать квартиру, хозяин оставил ключи и просил не давать их никому. Вот бегаю, как девочка, на показы. Правда, посулил приличную премию, если продам, и вроде не из тех, кто обещает попусту… По крайней мере, раньше за ним не водилось. Постоишь со мной, все обсудим, потом зайдем в кондитерскую? Идет?
– Замечательно. Договорились. Знаешь, меня Глеб просил с тобой познакомить. Они с Валюшей вписались в несколько избирательных кампаний. У Глеба завелись деньги, как раз на квартиру. Хочет, чтобы ты ему помогла.
– Да? Ты уверена? А Юлька против не будет? Все-таки они поругались.
– Юлька сказала, что ей все равно. Дословно так: «Пусть делает что хочет, только не забудет с этого козла денег содрать».
Таня понизила голос. У Глеба была удивительная особенность появляться в самый неподходящий момент. Нет, вроде спит. Марьяна на том конце трубке жизнерадостно хрюкнула. Видимо, представила Юльку.
– Ну так что, Марьяша, поработаешь с ним?
– Хорошо, посмотрим. Ты его сегодня приведешь?
– Не думаю. Я хотела переговорить с тобой без свидетелей. Гошкин паспорт брать?
– Да, обязательно. Или ксерокопию.
– Значит, в семь тридцать, Грибоедова, 100.
– Да.
– Договорились.
Татьяна положила трубку. Подруга – деловой человек, с ней легко договориться. Таня пошла в душ. Под теплыми струями она могла стоять долго, расслабляясь, размышляя, вспоминая… Через какое-то время в дверь ванной комнаты стал стучаться Глеб. Таня впустила. Они иногда принимали душ вместе, особенно когда у обоих было хорошее настроение. Сегодня хорошее настроение было у Глеба. А у нее обычное. Ровное. Но Титову удалось ее растормошить. Они с Глебом немного порезвились под душем, обливая друг друга, потом Татьяна вышла, а Глеб остался домываться и приводить себя в порядок. Она завернула полотенце чалмой на голове и обернулась белой шкуркой махрового халата. День начинался хорошо, с нежности. Потом они позавтракали вместе, до Глеба наконец дозвонилась настойчивая Валечка, и он умчался, довольный и добрый, что с ним бывает не так уж часто. Может, сегодня окружающим повезет, и он спрячет когти – побудет «белым и пушистым», кто знает. Хотя вряд ли, Титов – та еще штучка, любит позлить и подразнить. Особенно женщин. Он их то обольщает, то мучает. Играет в «холодный душ и теплое полотенце». Холодный душ, правда, преобладает. Старый как мир способ не оставлять людей равнодушными к своей драгоценной персоне. Только с Таней у него это не получалось. Никак. Таня оставалась спокойной, как лесное озеро в безветрие. Скорее он мучился. Глебовы игры и ухищрения не могли ни вывести ее из себя, ни заставить заплакать. Все, что ему удавалось – рассмешить или разозлить. И то ненадолго. Если ему удавалось второе – тогда плохо становилось самому Глебу. Танина злость вгоняла его в такую депрессию, что даже «комплекс полноценности» не помогал. Тогда Титова уносило в глубокий запой, который мог продлиться неделю и больше и, как правило, ломал все планы честолюбивого журналиста. Даже в сексе, когда его тянуло причинить ей боль, Танино тело моментально возвращало удвоенный болевой импульс. Почему это происходило, Глеб понять не мог, он спрашивал Таню, но получал всегда один ответ:
![Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 3. Карлссон, который живет на крыше [Крошка Нильс Карлссон и др.]](/uploads/posts/books/211990/211990.jpg)
