Дэвид Кейс - Клетка
Я не писал о перевоплощении. Помню, я почувствовал, когда это началось, кажется, я в то время что-то записывал, но этой записи почему-то нет. Последние несколько строк небрежно нацарапаны, буквы слились, и вообще почерк на мой не похож. Наверное, это симптом. Я писал о том, какие сильные у этого существа руки, а потом, кажется, все кончилось на середине предложения. Как я себе представляю, мои пальцы начали сжиматься, пока я писал, этим и объясняется изменение почерка. А вот о перевоплощении ничего нет.
Вчерашнее перевоплощение отличалось от прежних. Не в том смысле, что оно было более впечатляющим, — просто это было что-то другое. Думаю, я достиг новой стадии своей болезни, и болезнь меняется… модифицируется, что ли.
Это существо начинает больше думать. Или я начинаю больше запоминать. Как бы там ни было, на сей раз я отчетливо запомнил некоторые мысли, а вместе с ними и впечатления. Помню это отчаяние, порывы, ненависть и еще помню обрывки смутных размышлений. Не моих размышлений. Его размышлений. Они ближе к размышлениям человека, то есть человек думал бы именно так. Трудно, правда, представить, что в этом чудовищном теле есть человеческие мысли. Страшно. Не хочу делить с ним свой мозг. Но я помню, что существо старалось мыслить рационально, пытаясь сообразить, как можно выбраться из клетки. Помню, среди метаний оно остановилось, улеглось и стало вращать открытыми глазами, ища слабое место в стенах, в двери. Возможно, оно обдумывало, как бы обманным путем заставить Хелен открыть дверь. Убежать, конечно, невозможно. Мы предприняли все меры предосторожности. Даже если бы оно могло мыслить так же, как я, то и тогда бы не сообразило, как выбраться из клетки.
Но это и есть перемена в ходе болезни — появление мыслительной способности. Возможно, существо становится более нормальным, более похожим на человека. Возможно, я и то существо, которым я становлюсь, делаемся ближе друг другу. Но невозможно сказать, кто из нас движется к этому тесному союзу и то ли болезнь берет надо мной верх, то ли я начинаю излечиваться; не могу определить: это новое развитие — хорошо или плохо… Это вызывает у меня дрожь. Я начинаю обильно потеть, а под ложечкой сосет от страха.
Теперь я спокойнее. Я прилег на несколько минут. Я еще чувствую кровь и пену на губах, хотя и почистил зубы несколько раз. Минувшей ночью я прикусил губу. Она распухла и болит. Не могу избавиться от этого привкуса во рту, — наверное, он у меня в голове. Утром я проснулся и, сглотнув, испытал тошнотворное чувство. Я знал, что не смогу почистить зубы и прополоскать рот, пока не придет Хелен и не выпустит меня. Казалось, я ждал очень долго, хотя откуда мне знать. Время, похоже, не движется, пока оно заперто в этой клетке. Разумеется, время — это конкретная величина и оно соотносится с другими величинами, но, возможно, на него влияет моя болезнь. Было бы интересно измерить его, будь такая возможность.
Я уверен, что минувшей ночью это длилось дольше. Совершенно определенно. Возможно, это длилось дольше, потому что у меня осталось больше впечатлений и воспоминаний, но жена сказала, что, когда она постучала утром в обычное время, из клетки никто не ответил. Я всегда отвечаю, что все в порядке, прежде чем она откроет дверь, а в это утро я не ответил, как обычно. Она сказала, что слышала… какие-то звуки… но то был не ответ. Она говорила уклончиво и не сообщила мне, какие именно это были звуки.
Тогда Хелен вернулась наверх и выждала еще час. Представляю себе, как она, должно быть, волновалась и переживала все это время, думая о том, что могло произойти. Бедная женщина. Она так меня любит, но ничего-то не может понять. Она не знала об этой болезни, когда выходила за меня, и для нее это стало страшным ударом. Я благодарен ей за то, что она выдержала это испытание так мужественно. Наверное, она переживает и страдает не меньше, чем я, но по-своему, по-женски.
После того как прошел еще час, она спустилась вниз и снова постучала в дверь клетки. На этот раз я ответил, и она открыла дверь. Она открывала ее очень медленно, и я услышал, как она затаила дыхание, прежде чем заглянуть. Она, наверное, чуть с ума не сошла от страха за меня. Не думаю, чтобы она меня боялась.
Я не помню, когда она постучала в первый раз, и удивился, когда она рассказала мне об этом. У меня осталось смутное ощущение, будто я притаился за дверью, мышцы ног напряжены, руки вытянуты вперед, точно я жду, когда кто-то откроет мне дверь. Но оно очень смутное. Оно могло возникнуть и в любое другое время. Я знаю, что больше никогда так не буду ждать жену.
6 июня
Я очень разволновался, когда подумал о том, что на сей раз это продолжалось дольше, чем в прошлый раз. Дольше, пожалуй, чем когда-либо прежде. Я пытаюсь вспомнить в связи с этим историю своей болезни с самого начала, чтобы можно было проследить, как она прогрессирует и развивается. Я чувствую, что определенно грядет какое-то изменение, и надеюсь, это будет первым шагом к выздоровлению. До сих пор с каждым разом становилось лишь хуже и хуже.
Может показаться, что раз уж это продолжалось дольше, то это лишь еще один шаг к ухудшению, но нельзя не учитывать того, что на этот раз я запомнил мысли существа. Раньше такого никогда не было, во всяком случае с того времени, как со мной начали происходить изменения. Примерно так все и было, когда это началось. Быть может, это первый признак того, что я на пути к прошлой, здоровой жизни, что начался процесс излечения. Это продолжалось дольше, возможно, еще и потому, что все происходило не столь интенсивно. В самом деле, представить себе не могу, что может быть еще хуже, чем сейчас…
Задумываясь о своей жизни, я прихожу к выводу, что не могу точно сказать, когда это началось впервые. Наверное, болезнь развивалась постепенно. Я бы точно запомнил, если бы это свалилось на меня внезапно, неожиданно. Человек с менее твердой памятью, возможно, и вышвырнул бы это из головы, дабы избавиться от ненужных воспоминаний, но я не стал бы так поступать.
Если бы я только мог знать в те дни правду, возможно, нашелся бы и способ противодействия. Сомневаюсь, но, может, и нашелся бы. Однако такие мысли даже и не могли прийти мне в голову.
Я никогда не был суеверным ребенком. Я даже не верил в… существо, которым стал. Я не верил в существование Санта-Клауса, фей, ведьм или эльфов, которые оставляют деньги под подушкой и забирают зубы у маленьких детей. Мои родители тоже не верили во всю эту чепуху и с самого начала говорили мне правду. Так как же мог я верить в существование… не буду писать это слово. Я знаю, что делаю, — не желаю признавать то, что мне известно, словно это признание будет сильнее самого факта. Но ничего не могу поделать, и это не малодушие слабого человека, чей мозг отвергает правду, не бессмысленная уловка. Просто я решительно отказываюсь перенести это слово на бумагу. Я знаю это слово. Думаю о нем. Оно пляшет в моих мыслях, и у меня достаточно мужества для того, чтобы знать, что это слово живет в моем сознании, а я не предпринимаю ни малейшего усилия, чтобы выбросить его вон. По мере сил я живу со знанием этого факта. Я уверен, что на протяжении всей моей жизни наследственная болезнь была во мне, у меня в крови, что она разносилась по всем капиллярам моего тела, завладевая мною, по мере того как я рос, и становилась все сильнее, выжидая, таясь… Теперь я это знаю, но разве мог кто-нибудь предвидеть это? Это ж не моя вина.
