Александр Пелевин - Здесь живу только я
— Пожалуйста, перестань.
— ...новый нападающий явно не справляется со своими обязанностями, и вот мы видим, как его мяч...
— Пожалуйста, успокойся и перестань.
— ...и очень может быть, что мы никогда не осознаем фатальности этой ошибки...
— Успокойся и перестань щелкать каналы, — Герман выхватил пульт и выключил телевизор.
Петр поднял глаза к потолку: тишина затянула шею петлей, прыгнула с люстры и закачалась, тело её выгнулось в судороге, лицо покраснело и перекосилось.
Через несколько минут Сонечка и Венедикт вышли из ванной – потные, разгоряченные. Они прошли в кухню, смеясь. Петр посмотрел на них, и его правое веко задергалось.
— Убирайтесь отсюда, — произнес он так слабо, что даже тишина продолжала качаться под люстрой, не услышав его слов.
Они растерянно переглянулись и обменялись улыбками.
— Убирайтесь, – сказал он тверже.
Герман молчал. Тишина перестала качаться и спустилась на веревке пониже, чтобы как следует все расслышать.
— Просто убирайтесь к чертовой матери. Я надеюсь, что никогда больше не увижу вас. Я не хочу больше видеть вас.
Из-за угла коридора в кухню осторожно заглянул кот.
— Слушай, это конечно твое дело... – начала Сонечка.
— Мое. Это мой дом. Здесь живу я. Здесь живу только я. Убирайтесь отсюда! – неожиданно взревел он, встав со стула и вцепившись руками в край стола.
Сонечка взяла Никонова за руку и, не оборачиваясь, быстрым шагом пошла к двери. У самого порога Венедикт оглянулся и увидел, что Петр до сих пор стоит у стола с бешеными глазами и тяжело дышит.
— Я приду поплясать на ваших могилах, — сказал он, отдышавшись. – Закрой за ними дверь.
И опустился на стул.
Герман направился к двери и выпустил их из квартиры, сухо попрощавшись с Никоновым коротким рукопожатием.
Когда он вернулся на кухню, Петр сидел в той же позе, нервно потирая рукой подбородок и разглядывая крошки от торта на столе. Его лицо оставалось красным, и правое веко по-прежнему дергалось.
Вокруг его ног крутился Мюнхгаузен.
— Ты правильно сделал, — сказал Герман. – Меня от них воротит.
Петр молчал. Герман пододвинул к нему стул и сел рядом.
— Успокойся, — он положил ему руку на плечо.
Петр недовольно дернулся. Герман убрал руку, встал и подошел к окну. Закурил.
— Где они? – спросил вдруг Петр.
— Они ушли. Ты прогнал их.
— Да, помню.
Он снова стал разглядывать стол. Через минуту спросил:
— А где они?
Герман обеспокоенно заглянул в его лицо: оно по-прежнему было красным, на лбу вздулись вены. Веко все еще дергалось.
— Эй, что с тобой? – Герман вновь сел рядом с ним.
— Где они?
Взгляд Петра отчаянно забегал по комнате.
— Где?
Резкими движениями он похлопал себя по карманам, затем встал со стула и выглянул в окно.
— Где?! – он сорвался на крик.
Герман схватил его за плечи и попытался усадить обратно. Петр сел. Было слышно, как тяжело и часто он дышит.
Петр содрогнулся от страха. Он почувствовал, как по позвоночнику ползет жирная белая многоножка. Еще одна тварь обвилась вокруг его горла и с силой сдавила. Стало трудно дышать. Взглянул на пальцы – они были белыми и шевелились. Он мигом вскочил со стула и вновь подошел к окну – на пол посыпались тысячи маленьких насекомых. Они хрустели под ногами. Петр зажмурился и увидел собственное улыбающееся лицо — без глаз, но с длинными усиками, растущими из затянутых кожей глазниц. Тогда он закрыл лицо руками и закричал.
— Где?!
— Да что с тобой?
Петр открыл глаза и увидел серый потолок своей комнаты. Он лежал на кровати. Рядом на стуле сидел Герман.
— Ну как ты? – спросил он.
Петр приподнял голову и растерянно огляделся по сторонам. За окном было уже темно; накрапывал дождь. В ногах свернулся клубком Мюнхгаузен.
— Как ты? – повторил Герман.
— Что это было? – Петр услышал свой голос со стороны, он был слаб и хрипловат.
— Ты ничего не помнишь?
— Нет, — он снова уронил голову на подушку.
Герман прищелкнул языком и тяжело вздохнул.
— Ты стал кричать и упал на пол в судорогах. С пеной на губах.
— Черт возьми... – зло прошипел Петр.
— Несколько раз ты приходил в сознание и даже что-то говорил. Я вызвал скорую – они сказали, что это банальное алкогольное отравление. Но мне кажется, что тебе надо посетить врача. Это серьезные проблемы.
— Я ничего не помню, ничего. Мне стало страшно, а потом... А потом я проснулся.
— Прошло пять часов.
Петр потрогал рукой лоб. Сильно болела голова.
— Я хочу спать, — сказал он. – Я очень хочу спать. У меня болит голова.
— Спи, — ответил Герман. – Не буду мешать.
Петр отвернулся к стене и моментально заснул.
Глава вторая.
Однажды тяжелым, кровавым летом, пропахшим потливым зноем, отряд красноармейца Петра окружили белые в одном небольшом селе.
Долго красные бились, насмерть стояли они, отбивались из самых последних сил; но врагов становилось все больше, и было у них несчетное количество пушек и пулеметов, а командовал ими сам Белый Генерал.
Весь отряд положили белые, один лишь красноармеец Пётр засел в старой избе с винтовкой и стал отстреливаться.
Три дня и три ночи отстреливался красноармеец Пётр, многих он положил. А на исходе третьего дня, когда стало белым совсем невмоготу, изловчились они и швырнули в окно гранату. И красноармейцу Петру оторвало ноги.
Умолкла стрельба. Стало тихо в деревне. Долго белые в дом не решались войти. Закинули для верности еще одну гранату, и красноармейцу Петру оторвало руки. Наконец белые осмелели, приободрились, почуяв, что нет больше для них опасности, осторожно пробрались в дом и вынесли красноармейца Петра на дорогу. А он все живой – хоть безногий, безрукий, да глаза у него горячие – страшно в них смотреть, и голос охрип – страшно слушать его.
Все белые собрались посмотреть на храброго красноармейца. Даже сам Белый Генерал пришел. Посмотрел он на раненого, прищурился и приказал своим адъютантам зашить Петру зерно в живот. Была такая хорошая шутка в те времена. Разрезали красноармейцу Петру живот, засыпали туда зерна из мешка и зашили суровыми нитками. А он все равно живой – и глаза такие же яркие. Тогда повесили его на обочине пыльной дороги, у самого въезда в деревню, и в полночь он умер.
Провисел красноармеец Пётр несколько дней, а потом вошли в село красные и с тяжелым боем прогнали белых. Увидели большевики обезображенный труп своего товарища, постояли да помолчали. Бережно сняли красноармейца Петра со столба и закопали в чистом поле.