Мэйв Флай (ЛП) - Лид С. Дж.

Я вдыхаю воздух раннего вечера, аромат цветущей бугенвиллии, косой свет, длинные тени, поздний зной и упиваюсь тем великолепием, в котором есть хоть какая-то уверенность в жизни. Это значит знать свой дом и никого не бояться.

Я что-то замечаю.

Инородное тело, маленькое существо, запутавшееся в лианах. Я моргаю, думаю, что, возможно, мне это показалось. Но нет, здесь что-то есть.

Я наклоняюсь ближе и прищуриваюсь, чтобы рассмотреть его. В этом городе так много всяких иголок и случайных кусочков мусора, что обычно неразумно тянуть руку куда-либо, не имея представления о том, за чем тянешься. Но эта вещь передо мной - не мусор. Это намеренно, даже осмысленно. И я знаю, что раньше ее здесь не было.

Беспокойство охватывает меня, как внезапная вспышка болезни.

Это голова куклы, недавно появившаяся здесь, без волос и без одной ресницы, аккуратно и любовно прикрепленная к телу пластмассового игрушечного аллигатора темно-красной субстанцией, которая, как я инстинктивно понимаю, является кровью. Я протягиваю руку и осторожно извлекаю его из колючего гнезда. Я беру в руки маленького подкидыша, как будто он сделан из стекла или чего-то еще более драгоценного и хрупкого. На шею намотан и повязан один человеческий волос. На животике красными буквами написано: Чтобы познать добродетель...

Я моргаю, и по мне пробегает холодок. Воздух неподвижен. Скоро придет Санта-Ана^[6], он всколыхнет весь город. Но сейчас здесь сокрушительно тихо, почти затхло. Я достаю телефон и набираю в нем текст. Я знаю, что читала это раньше, знаю... Это цитата маркиза де Сада. Я кручу ее в голове, перебираю в расщелинах и порогах мыслей, надежд и желаний. Я поворачиваю это совершеннейшее создание то в одну, то в другую сторону, единственное оставшееся веко куклы трепещет, открываясь и закрываясь. Она так прекрасна. Это гораздо больше, чем подвиг, который я только что совершила в своей спальне. Это все. Это существо, существующее здесь, словно вылупившееся из моей собственной плоти и разума.

Это что-то новое.

Я встревожена. Глубоко встревожена. Потому что я с глубокой и внезапной ясностью понимаю, что этот подкидыш предвещает нечто темное и сотрясающее землю. Это всего лишь кукла, это всего лишь вещь. Но я знаю Стрип как свои пять пальцев. Каждый бар, каждое дерево, все его тайны. А это маленькое существо пробралось сюда прямо у меня под носом. Кто-то сделал это. И хотя этот человек может быть не похож на меня, он не ничтожество.

Мне это не нравится. Совсем не нравится.

Проходит время, прежде чем я решаюсь отпустить предмет и повернуться, чтобы уйти. Кажется, что моя кожа гудит в том месте, где я к нему прикоснулась. Ужаленная, отравленная.

Мой шаг, возможно, на мгновение становится неуверенным.

В голове крутятся слова маркиза де Сада.

Чтобы познать добродетель, надо сначала познакомиться с пороком.

Ночь простирается передо мной, огромная зияющая пасть.

6

- Mне "Cкользкий Cосок"!^[7]

Архитектура Лос-Анджелеса - это хаос, и Стрип - яркий тому пример. В 1920-х годах возникла тенденция возведения зданий, форма которых карикатурно имитировала то, что они предлагали внутри. Гигантский гамбургер для бургерной. Ботинок, цветочный горшок, пианино. Примеры, получившие название программной архитектуры, встречаются в этом городе повсюду. Не зря многие районы Лос-Анджелеса похожи на кино, на парк. Так было задумано. Люди приезжают сюда за красивой искусственностью, за экстремальным китчем, который делает жизнь более приемлемой. Мы все стремимся к мечте о прекрасном, даже если знаем, что в глубине души это лишь фасад для разлагающегося мрака.

"Трап" - не исключение. В восточной части Стрипа, между магазином нижнего белья "Velvet Taco" и мексиканским рестораном "Pink Taco", расположился гигантский пиратский корабль. Вход в него осуществляется через переднюю часть корпуса, под чрезвычайно сексуализированной фигурой с именем "Звездная "Киска" на золотой цепи, которая висит у нее на шее и, несомненно, является более поздним дополнением к строению 1959 года. Изначально "Трап" был тематическим рестораном для семейного отдыха, но в девяностые годы Педро выкупил здание и превратил его в великолепный двухуровневый стрип-клуб, которым оно является сегодня.

Я протискиваюсь мимо девушки, перегнувшейся через стойку бара, чтобы дотянуться до своего "Скользкого Соска", и направляюсь сквозь искусственные украшения в виде кораблекрушений к задней двери, которая, похоже, должна вести в гардеробную. Она захлопывается за мной. Пока я спускаюсь, музыка сменяется с бодрой поп-музыки наверху на что-то угрюмое и мрачное. Я купаюсь в красном свете "Вавилона". Бильярдный стол, бар, круглые кожаные кабинки. Между кабинками и над ними стоят шесты для стриптиза, всего три. Я знаю всех девушек. Хозяин (и иногда бармен) Педро щедро наливает нам с Кейт, и Кейт не раз спрашивала (в основном в шутку) о вакансиях на шестах. Педро всегда улыбается и наливает нам еще.

- Вы такие милые. Я не могу вас развратить! Особенно тебя, с таким ангельским личиком, - говорит он мне и целует руку.

Красные фонари. Красные стены. Танцовщицы, скользящие и извивающиеся. Кожа, зеркала, тени, дым. Педро наливает мне бокал того, от чего он может позволить себе избавится. Кукла-подкидыш засела в моем мозгу и в моей груди, настойчивая и острая. Я должна была забрать ее. Или уничтожить ее. Сделать с ней что-нибудь. Я осушаю бокал, и Педро протягивает мне другой. Я поворачиваюсь и ищу Кейт.

- В туалете, - сказал он.

Я киваю в знак благодарности и направляюсь к своей любимой кабинке. Айрин, танцовщица на шесте рядом со мной, здоровается. За ней в кабинке сидит мужчина. Он красив, как кинозвезда, и мне кажется, что я видела его в разных вещах. Мой взгляд скользит по нему и по остальным посетителям бара. Я поворачиваюсь на своем месте и взбалтываю ликер в своем бокале. Мне не следовало приходить сегодня. Я не должна была оставлять куклу. Я достаю из сумки книгу и пытаюсь отвлечься.

Поначалу меня привлекали нелегальные, запрещенные или подрывные книги, потому что они были именно такими. Но со временем, особенно после болезни бабушки, я стала использовать их как своего рода учебные пособия. Как существовать, как рассказывали мизантропы на протяжении веков. Моя бабушка уже не в состоянии направлять меня, но эти персонажи могут делать это своими (пусть иногда и несовершенными) способами. Повесть "История глаза" Жоржа Батая^[8] - моя старая любимая книга, а Симона - один из единственных примеров женского персонажа (пусть и второстепенного по отношению к мужчине-повествователю), который обладает и воплощает истинную дикость без трагической предыстории или ожиданий жертвы. Как и многие мужчины-мизантропы на протяжении всей истории, Симона просто такая, какая она есть, и читатель принимает ее без вопросов. Мы не зацикливаемся на деталях, не сокрушаемся по поводу отклонений.

Вместо этого мы принимаем.

Мы подчиняемся.

Но об этом подробнее позже.

- Вот ты где! - говорит Кейт, проскальзывая в кабинку. На ней золотистое платье с минимальной отделкой и победная улыбка. Мужчина задерживается за ней и тоже садится. - Мэйв, это - Дерек. Дерек, Мэйв.

- Приятно наконец-то познакомиться с братом Кейт, - говорю я.

Дерек бросает на меня странный взгляд. У него дорогой костюм, запонки, платиновое обручальное кольцо.

Кейт хватает Дерека за лицо и просовывает свой язык ему в рот. Он целует ее в ответ и улыбается, осознавая, возможно, впервые, какой приз - потенциальную любовницу - он нашел. Кейт поворачивается ко мне и поднимает бровь.

- Значит, не брат? - спрашиваю я.

- Нет, - раздается низкий голос из-за моего плеча, - я целуюсь гораздо лучше.

Кейт с визгом выскочила из кабинки и прыгнула в объятия очень крупного мужчины, стоящего рядом со мной, и впилась в его губы крепким, но очень фамильярным поцелуем.