Амелия Эдвардс - Карета-призрак: Английские рассказы о привидениях
За чашкой крепкого чая священник поведал нам причину своей тревоги. С утренней службой дела обстоят благополучно, с вечерней — тоже. Неприятности происходили всегда во время литургии[66].
— За те полтора года, что я здесь пробыл, мне ни разу не удалось благопристойным образом довести до конца этот самый священный из всех ритуалов. Обедню я служу рано утром для очень небольшого числа прихожан. Большинство предпочитает заутреню с хором и короткой проповедью.
Я спросил, не возникают ли у его помощников те же затруднения, что и у него. По словам священника, причастники у него менялись. Некоторые из них всего лишь раз или два наблюдали что-то странное и объясняли это чистой случайностью. А он сам отправляет здесь службу постоянно и уверен: таких совпадений, повторяющихся каждое воскресенье, просто не может быть. Кончилось тем, что он несколько месяцев не служил раннюю обедню, но его мучают угрызения совести, и он намеревается возобновить богослужения. Священник явно оттягивал ту минуту, когда придется рассказать, что же произошло. Видно, ему было неприятно об этом вспоминать. В одном случае распахнулось окно, которое находится за загородкой, струя морозного воздуха достигла алтаря, из-за резкого холода невозможно стало продолжать службу, и пришлось отпустить причастников. В другой раз кто-то вырвал у него из рук потир, и неосвященное вино пролилось на покров алтаря. Когда он приступал к литургии, его неизменно бросало в дрожь. Позже, ни разу за весь день, с ним ничего подобного не случалось. Кульминация наступила, когда священник однажды обернулся к пастве и ему показалось, что на противоположную стену спроецировалась одна из фигур с витража, заслоненного теперь досками, и что она показывает ему язык. Это зрелище потрясло священника, и сразу после этого он перестал служить обедни и распорядился соорудить загородку под тем предлогом, что окно нуждается в починке.
Мы вернулись в церковь и тщательно осмотрели упомянутое окно. Священник показал нам фигуру, которая, как представилось его воображению, вроде бы отделилась тогда от стекла. Нам показались странными два обстоятельства. Во-первых, невозможно было поверить, что на стене появлялось изображение, как от волшебного фонаря: окно смотрело в глухую стену, и солнечные лучи сюда не попадали. Во-вторых, свинцовый рот фигуры был крепко сомкнут. Художник пытался изобразить, по всей видимости, юношу с хлебами и рыбами[67].
Непонятно было, как этот невинный персонаж мог принять на себя столь отвратную личину. Священник снова заверил нас, что два раза видел, как витраж спроецировался на стену почти в точности, за исключением одной несомненной и жуткой подробности, появившейся дополнительно, а именно высунутого языка. Мы стали наводить справки и выяснили, что таинственные явления имели место во время одной и той же службы и что стекло было изготовлено некой солидной фирмой в Бирмингеме[68] по рисунку предшественника нашего священника. О прежнем священнике мы ничего не знали, но нам посчастливилось: старая церковная прислужница, которая сопровождала меня и приятеля, когда мы осматривали здание, смогла просветить нас на этот счет. Мы узнали, что, по ее мнению, предыдущий священник тронулся умом и именно поэтому отказался от места. Как выяснилось, его уже не было в живых, а то бы он мог предоставить нам ценные сведения. Мы продолжили расспросы, и женщина припомнила, что священник имел обыкновение посещать тюрьмы, а его брат был как раз помощником начальника тюрьмы. Ничего иного она не могла поведать.
Да, ключей к разгадке было маловато. Внутреннее убранство церкви оказалось современным и совершенно безликим. С подозрительного окна сняли доски. Мы принесли зеркала, стали пристраивать их под разными углами, но результат был неизменен: юноша с хлебами и рыбами сохранял все то же благопристойное выражение лица. Мы получали цветное изображение на противоположной стене — слегка размытое, но вполне приглядное. Внезапно я услышал, как священник, который стоял в дальнем углу церкви с зеркалом в руках, застонал. Мы поспешили к нему. Священник застыл как громом пораженный. В ту минуту можно было подумать, что объяснение всего происшедшего кроется в его нервном расстройстве. В вытянутых руках он держал зеркало. Мы заглянули через его плечо. В зеркале четко виднелось уменьшенное изображение окна. Мы различили все до самой мелкой детали, в том числе и кое-что, чего на витраже не было: высунутый язык. Это было настолько неуместно и ничем не спровоцировано, что у нас вырвался крик изумления, перешедший в стон. Для священника это оказалось последней каплей: он с грохотом уронил зеркало и опустился на колени на ближайшую скамью.
Мы бросились обратно к витражу, осматривали и ощупывали его. Он был в точности таким, каким вышел из рук бирмингемских мастеров. Но экспериментировать с зеркалами вновь мы не решились.
Делать нам здесь больше было нечего; на следующее утро окно опять прикрыли досками, и богослужения в церкви возобновились. Мы вступили в контакт с изготовителями витража. Разумеется, мы и словом не обмолвились в письме о том, что творение их искусных рук повело себя столь неподобающим образом. Нет, мы представили дело так, будто заинтересовались их работой и хотим узнать, не может ли фирма изготовить еще один витраж по тому же рисунку. Мы просили по крайней мере назвать имя художника. От фирмы пришел ответ, что они с радостью изготовят для нас образчик своего искусства, подобный тому, который нас заинтересовал, и даже превосходящий его. Что же до упомянутого нами витража, то, к несчастью, эскизы к нему утрачены. У них хранятся эскизы ко всем их изделиям за последние полвека. Тем более удивительно (а у нас это вызвало не только удивление), что нужные нам рисунки не удалось отыскать. Итак, этот след был потерян.
Прошла неделя-другая, и мы получили от фирмы письмо, в котором говорилось, что они выяснили, почему не смогли обнаружить эскизы к интересующему нас витражу. Оказалось, что эти рисунки сделал брат прежнего священника, помощник начальника… тюрьмы. Это было первое наше удивительное открытие, а следующим шагом стало посещение самой тюрьмы. Помощника начальника уже не было в живых, но некоторые надзиратели помнили его. Я разговорился с одним из них и спросил, известно ли ему, что покойный помощник начальника очень любил рисовать. Тюремщик на миг задумался, а потом ответил:
— Ну да, припоминаю, и вправду любил. Он, бывало, и здешних заключенных рисовал.
Тогда я задал прямой вопрос:
— А не он ли расписал тюремную часовню?
— Да, как же, — подтвердил надзиратель, — верно. Разрисовал целиком весь алтарь, а на стенах написал картины, и все со своих, тюремных.
