Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3
Глаза у Абигаэль чем ближе к небесам, тем светлей. В преисподней они станут исчерна-синими, точно северная ночь. У врат рая синева из них исчезает, здесь глаза Эб похожи на шарики ртути, будто и вправду становятся амальгамой старого-престарого зеркала. Все чаще Сэм замечает: в зеркале этом не отражается настоящее, одно лишь прошлое видится в нем и обитает. Давным-давно умершие люди, заброшенные города, страны, сменившие имя, проходят перед Эби, нефилимом. Она перебирает прошлое, словно бесконечные четки, хотя вряд ли молится. И правда, о ком ей молиться?
— Хочешь? — Интонации у Абигаэль двусмысленные, губы она облизывает еще двусмысленней. Сэм любуется ею, мысленно постанывая: ну сколько можно? Сколько, и в самом деле, можно? Не мальчик уже, триста лет за тобой гоняться, сукина ты дочь.
Эби сноровисто наливает коричневую жидкость, пахнущую смолой — ром? грог? коньяк? — в граненый стаканчик. Синий внимательный глаз следит за струйкой жидкости, плещущей из горла фляжки, и Сэм отчетливо представляет, как лимонный полумесяц отдает вкус в горячем рту Эб, лежа в углублении языка, точно в лодке.
Я тобою проклят, думает Сэм, принимая шот из руки Абигаэль. Я обречен на тебя всю жизнь. И всю смерть — если только смерть доберется до меня, своего ангела.
— Не сопи, — хмыкает Абигаэль. — Вэл скоро будет. У него смена в четыре заканчивается.
Сэм закатывает глаза: подумать только! Его лучший враг, подлый интриган и гениальный авантюрист не может отпроситься с работы! Хотя знает, что сегодня Ночь безумных владык и все собираются здесь, на луче звезды. Сэм и Эб, как всегда, приходят первыми, потом стоят тут на жгучем ветру и греются горячительным из фляжки. Они единственные не навещают Сновидицу в больнице, довольно с этого полутрупа и других посетителей.
Ни Абигаэль, ни Сэм не испытывают почтения к человеческим телам. Зато Вэл — тот испытывает, и еще какое. И даже устроился медбратом в больницу, где лежит в летаргии Сновидица — точнее, одна лишь плоть Сновидицы, надвое разделенная огнем. Пластиково-гладкая, парализованная розовая щека, глаз без ресниц и брови, голый висок — одна сторона; прорезавшиеся тонкие морщинки, приподнятый в застывшей улыбке уголок губ, рыжий ежик волос, тронутый сединой, будто изморосью — сторона другая. Наверное, у них даже сны разные. Надо будет спросить у княгини, когда они встретятся в следующий раз — там, внизу.
Колючий бронзовый венок, обвивающий звезду, вздрагивает, как живой. Нет, он не вздрагивает, он сотрясается, словно при землетрясении, аж шпиль шатается и антенны гудят эоловой арфой. Кажется, вот-вот и венок, и звезда брызнут во все стороны шрапнелью, прольются на землю смертоносным золотым дождем. А через минуту дверца на площадку открывается и к их компании присоединяется сын Сновидицы, Виктор. Первым делом он садится на побитый временем поручень, свесив длинные ноги через прутья решетки, и фотографирует собственные ступни, беспомощно болтающиеся в двухстах шестидесяти семи метрах над землей.
— Надумал мамочку позлить? — интересуется Эби, протягивая второй шот Витьке. У нее что там, охотничий сервиз на шесть персон? — ревнует Сэм. Виктор, в отличие от самого Сэма, не собирается смаковать напиток, вливает его в себя, как водку, и сразу протягивает руку за добавкой.
— Она не злится, — произносит Золотой Дракон, чуть задыхаясь, — она любит этот вид. Говорит, скучает по нему. И первым делом навестит, когда…
— Когда умру, — мечтательно тянет Сэм княгининым голосом, — сразу же отправлюсь путешествовать…
— …И ебись твой ад конем! — хором заканчивают они излюбленную фразу владычицы преисподней. А потом все трое смеются — каждый своему.
Вэла все нет, и нет, и нет. Фонари заливают университетский городок расплавленным золотом, оно течет по улицам, будто по изложницам,[91] собираясь огненными каплями, сплетаясь в сеть, накрывшую вечерний город. Москва-река из серебряной понемногу становится черной, и только золото, текущее по ее берегам, подсвечивает ее гигантское змеиное тулово. Ночь безумных владык наступает на мир неотвратимо, катится, точно подожженное колесо с горы.
Их всех уже ждут в аду. А Вэл, сволочь такая, опаздывает.
Наконец он появляется, закуривает и тянет жадно, глотая щеки:
— У меня сегодня в травме интересный случай с ушибом мозга…
Все покорно выслушивают рассказ духа небытия о том, какая уникальная, доселе невиданная амнезия настигла велиарова пациента. Или это не его пациент? Разве бывают у медбратьев пациенты? Кто поверит, что смазливая златовласка-синеглазка двадцати лет от роду опытней любого доктора из ныне живущих на земле, кто доверит ему отделение?
Впрочем, захоти Вэл сделать карьеру, уже бы руководил здравоохранением на всей планете. Но он, как все ангелы и демоны, перемещается по краешкам людских судеб, касается человечьего разума неощутимым касанием, не привязываясь надолго ни к кому и ни к чему. За одним исключением. Вот оно, исключение, стоит рядом, привалившись к отцовскому плечу, протягивая Вэлу свою флягу. Стаканчики, похоже, все-таки кончились.
Дух небытия, временно сосланный на землю, исполняющий обязанности медбрата и человека, делает глоток, взрыкивает и передергивается. Потом обводит глазами их маленькую компанию и деловито спрашивает:
— Ну что, полетели?
Остальные кивают, залезают на перила ограждения и спрыгивают вниз, словно стая сапсанов срываясь с башни. Их тела, не долетая ротонды Музея Землеведения, истаивают в воздухе, исчезая из мира людей, перемещаясь в мир мертвых, где мрак стоит за троном безумных владык, где ждет их Сновидица — не спящая, глаз не смыкающая супруга князя тьмы.
* * *В первый же год правления своего Катерина осознала: божественные сущности и титулы дают так мало силы и налагают так много бремени… Что ж, ей с земных времен не привыкать тащить чужой воз, подменять коллег, бьющих на жалость: сделай, помоги, прикрой, сами мы не местные и неумехи вдобавок. Вот и богам не привыкать слушать человечье: спаси-сохрани, поможи-оборони, пощади-помилуй. Лентяи и захребетники, всех убить и уехать в отпуск, устало думает Саграда.
В мире людей вовсю трезвонят рождественские бубенцы, витрины убираются в синее и серебро, в алое и золотое. Катя не увидит Рождества и Нового года еще год и шесть месяцев. Потом Денница освободит ее от смертного тела и от обета антихриста. Катерина будет вольна жить или умереть, уйти или остаться, быть или не быть. Два года подряд Саграда гонит от себя мысль о выборе. Потому что у нее все еще есть тело и оно мешает ей выбрать.
